Конрад Эйкен - Мистер Аркуларис

— Мы здесь, потому что мы здесь, потому что мы здесь, — сказал Гарри.

— Потому что мы здесь, — добавил Аркуларис от себя.

Он вздремнул в машине, а Гарри — ну где еще сыщешь такого друга? — занялся всеми делами.

Он ушел и вернулся с билетами и паспортами, багажными квитанциями и носильщиками. Наконец, он извлек Аркулариса из‑под тряпок и провел вверх на палубу по крутым сходням, а потом — по запутанным переходам в небольшую холодную каюту с одним иллюминатором, как глаз циклопа.

— Ну, вот и прибыли, — сказал он. — Мне пора сходить. Слышал гудок?

— Нет.

— Ты всё время дремлешь: ревело, что пора провожающим покинуть судно. Бывай, дружище, следи за собой! Привези мне веточку эдельвейса. И пришли открытку из Абсолюта.

— Бесконечного или конечного?

— Бесконечного, разумеется. Только с подписью. А сейчас укладывайся лучше, в постельку и поспи. Всех благ! Аркуларис крепко пожал ему руку, и снова ему захотелось плакать. Какая глупость! Неужели он впал в детство?

— До свидания! — сказал он.

Он сел на плетеный стульчик, так и не сняв пальто, закрыл глаза и прислушался к гулу воздуха в вентиляторе. По коридору быстро ходили взад–вперед. Стульчик был неудобным, снова стала досаждать боль, поэтому он, не снимая пальто, перелег на узкую койку и заснул. Когда он проснулся, было темно, а иллюминатор приоткрыт. Он нашарил пальцами выключатель и зажег свет. Потом вызвал звонком стюарда.

— Закройте, пожалуйста, иллюминатор, — попросил он. — Здесь холодно.

За обеденным столом напротив него оказалась милая девушка. Кого‑то она напоминала. Ну, конечно, ту сестричку из больницы, с веснушками. У нее были красивые волосы: не рыжие, не золотые, и не подстрижены, а уложены с такой очаровательной небрежностью, которая напомнила ему ангела Мелоццо–да–Форли. Лицо у нее было в веснушках, а рот насмешливо соблазнял. Кажется, она путешествовала одна.

Нахмурившись, он глянул в меню и заказал густой суп.

— Никаких закусок? — спросил официант.

— Лучше не надо, — ответил Аркуларис. — Они меня убьют.

Официант позволил себе улыбнуться и положил картонку с меню на стол у графина с водой. Когда он отходил, подняв брови, девушка проследила за ним взглядом и улыбнулась.

— Кажется, вы его шокировали, — сказала она.

— Быть не может, — ответил Аркуларис. — Официанты — мертвые души, а иначе как можно оставаться официантом? Они думают, что уже видели и знают всё на свете. Они страдают от дежа–вю. Лично я их не виню.

— У них, должно быть, ужасная жизнь.

— Потому что они мертвы и согласились с этим.

— Вы так думаете?

— Уверен. Я и сам в душе порядочный полутруп, так что симптомы мне известны.

— Не могу понять, что вы имеете в виду?

— Ничего таинственного! Я прямо из больницы после операции. Меня считали конченным. Полгода я и сам считал себя мертвецом. Если вам когда‑то случалось серьезно болеть, вы сами знаете это ощущение — послесмертное, если можно так выразиться: снисходительная циничная терпимость ко всему и вся. Что осталось на свете такого, чего вы еще не видели, не делали или не поняли? Ничего.

Аркуларис развел руками и улыбнулся.

— Хотела бы вас понять, — ответила девушка, — только я никогда в жизни не болела.

— Ни разу?

— Ни разу.

— Хвала Господу!

Поток невыраженного и невыразимого сковал его и лишил дара речи. Он не сводил глаз с девушки, пытаясь догадаться, кто она, и потом, осознав, что, наверно, уставился на нее слишком пристально, отвел взгляд, хохотнул, и скатал пальцами комочек хлеба. Через пару секунд он позволил себе снова взглянуть на нее и увидел, что она улыбается.

— Никогда не обращайте внимания на инвалидов, — сказал он, — а то затащат вас в больницу.

Она изучала его, чуть наклонив набок голову, взыскательно, но по–дружески.

— Вы совсем не выглядите инвалидом, — сказала она.

Аркуларис подумал, что она очаровательна. Боль отступила, неприятное гудение прекратилось, вернее, он сам от него отстранился, и оно стало, как ему и положено быть, лишь шумом двигателей, и Аркуларис подумал, что путешествие действительно обещает быть восхитительным. Пастор справа от него передал солонку.

— Думаю, нелишне для вашего супа, — сказал он.

— Спасибо, а разве суп такой несъедобный?

Официант услышал и тут же пристал с назойливыми извинениями, что в первый день всё получается шиворот–навыворот. Девушка посмотрела на него и спросила:

— Как вы думаете, наше путешествие будет удачным?

Он передал пастору горячие булочки и снял с них салфетки извиняющимся пальцем.

— Мадам, не хотелось бы мне быть пророком Иеремией, только… — начал официант.

— Не стесняйтесь, — подбодрил пастор, — думаю, среди нас Иеремии нет.

— Что вы хотите сказать? — спросила девушка.

Аркуларис ел суп с удовольствием: суп был наваристый и горячий.

— Наверно, мне не следовало говорить об этом, но на судно погрузили гроб с покойником для доставки в Ирландию, и я не помню случая, чтобы погода смилостивилась, если на судне везут покойника.

— Ну, вы просто суеверны! Глупости какие!

— Это очень древний предрассудок, — вмешался Аркуларис. — Слышал о таком много раз. Как знать, может и правда. Мы можем потерпеть кораблекрушение. А не всё ли равно, в конце концов? — сказал он чрезвычайно мягко.

— Ну что ж, тогда мы все пойдем ко дну, — холодно согласился пастор.

И всё же от замечания официанта Аркулариса прошибла дрожь. Покойник в трюме — в гробу? Может быть, молва справедлива, и им уготована беда. Бывают туманы. Встречаются айсберги. Он вспомнил обо всех кораблекрушениях, о которых когда‑то читал. Катастрофа с «Титаником», о которой он прочел в теплой газетной Гарвардского клуба: даже там несчастье представало убийственно осязаемым. Оркестр играл на кормовой палубе тонущего судна: «К тебе я всё ближе, Господь!» Это было одно из самых мрачных воспоминаний. А случай с «Императрицей Ирландии», когда несколько несчастных оказались в курительной комнате, как в ловушке, и только дверь отделяла их от жизни, но эту дверь запер на ночь палубный стюард, а его нигде не могли найти! Аркуларис вздрогнул от сквозняка и обратился к пастору:

— Как возникают эти странные самообманы? — спросил он.

Пастор смерил его испытующим, оценивающим взглядом с подбородка до лба и со лба до подбородка, и Аркуларису стало неловко: он поправил галстук.

— Лишь от страха, — ответил пастор. — Ниоткуда, кроме как от страха.

— Так странно, — заметила девушка.

Аркуларис опять взглянул на нее — она опустила лицо — и он снова попытался вспомнить, кого же она ему напоминала. Не только ту веснушчатую девчушку из больницы: обе напоминали ему о ком‑то другом. О ком‑то возникшем в его жизни давным–давно: красивой, милой, отстраненной.