Джордж Мередит - Эгоист

Вернон никак не ожидал, что мисс Мидлтон станет поощрять мальчика манкировать занятиями; чтобы в это поверить, ему пришлось призвать на помощь ряд афоризмов, посвященных слабому полу древними авторами.

Дождь хозяйничал повсюду, широким пологом расстилаясь от холма к холму; в отдалении слышался гром, а в перерывах между его глухими раскатами ливень бил по земле с жадным урчанием, словно кто-то до краев наполнил свиное корыто, и огромное голодное сборище с громким чавканьем набросилось на еду.

Какие только сравнения и образы не придут человеку на ум во время быстрой ходьбы, особенно если человек этот от природы наделен поэтической душой и чувством юмора! А проливной дождь — веселый попутчик тому, кто, не обращая внимания на промокшую одежду и на жалобный визг, издаваемый его башмаками, бодро шагает вперед. К тому же дождевые тучи, что идут с юго-запада, хмурятся недолго; они прижимают землю к своей груди и в избытке чувств покрывают ее сочными поцелуями, а затем, подобно закинувшему голову соколу, к клюву которого пристали перья зажатой в когтях жертвы, водянисто-туманным силуэтом поднимаются ввысь. В любую минуту пелена эта готова прорваться, обнажив пронизанную солнцем верхнюю гряду облаков да кусочек неба, по краям зеленый, как лужайка, омытая предрассветной росой. Или вдруг, подпираемые белыми плечами титана, небеса разверзаются лазоревым смехом. Смех этот может обернуться долгой, ясной улыбкой, а может в тот же час оборваться. Впрочем, водянистые силуэты, бег облаков, погоня их друг за другом, их крутые подъемы, смутная лепка светом и тенью, взбудораженная листва деревьев, машущая им вдогонку, треск ломающихся сучьев, победные крики упрямых придорожных кустов, воюющих с ветром и уступающих его порывам один или, самое большее, два листочка, и то с боем, — вся эта упоительная борьба, вся эта картина разбушевавшейся стихии не нуждается в ярких красках, чтобы зажечь восторгом сердце того, кто издавна привык к большой дороге и к пустынным, поросшим вереском холмам. И пусть он вымок до нитки, душа его поет.

А ты, насмешливый столичный щеголь, как бы выглядел ты, если бы дождь и буря застигли тебя в поле, под открытым небом? Посмотрел бы я, какие бы откалывал ты антраша в тщетном стремлении сохранить сухим хоть клочок своей одежды — несчастный, загнанный мышонок, жалкая игрушка стихий! Нет, под нашим небом человек должен уметь равно переносить и дождь и солнце. Тот, кто хочет испить таинственный эликсир, кружащий голову и дарующий силу мышцам, пусть влюбится в тучи, бегущие с юго-запада, пусть влюбится в них со всей страстью любовника!

Если бы не тревога за мисс Мидлтон, ничто не омрачало бы безмятежного упоения Вернона. Но, даже испытывая эту тревогу, он наслаждался, как чайка, кружащая над пенистыми валами океана. Пусть Швейцарские и Тирольские Альпы на долгие месяцы спрятали от него свои снежные вершины, никто не отнимет у него залихватского пения юго-западного ветра, скачущего во весь опор! Ливень сменился кротким дождем, под колышущимся пологом которого проступил темный рельеф раскинувшейся кругом земли. Облака начали свое столь милое сердцу Вернона восхождение, волоча за собой, однако, длинный шлейф, предвещающий новый ливень. Это было плавное движение по диагонали, а не крутой, орлиный полет ввысь, сулящий ясную погоду, да и отдаленные холмы не были опоясаны туманной лентой.

На ступеньке перелаза, ведущего в поле, через которое пролегала тропинка, сокращавшая порогу на станцию, сидед юный Кросджей. Рядом с ним, на верхней жерди, примостился какой-то бродяга.

— Вот ты где! — сказал Вернон. — Что ты здесь делаешь? Где мисс Мидлтон? Подумай, прежде чем отвечать.

Кросджей, только было открывший рот, снова его захлопнул.

— Барышня пошла на станцию, сэр, — сообщил бродяга.

— Ах ты, болван! — зарычал Кросджей и чуть не набросился на него с кулаками.

— А что, разве я соврал, молодой человек? Скажешь, неправда?

— Я же дал тебе шиллинг, осел!

— Вы дали мне шиллинг, молодой человек, чтобы я побыл с вами и за вами присмотрел. Вот я и сижуздесь подле вас.

— Мистер Уитфорд! — воззвал Кросджей к своему наставнику, но тут же не выдержал и вскинулся на бродягу: — Присмотреть за мной! Как будто я нуждаюсь в присмотре! Экая же ты скотина!

— Как вам угодно, молодой человек! А только я пропел вам все свои песни, чтобы поддержать вас и утешить. А вы нуждались в утешении. Еще как нуждались! Вы плакали, словно младенец.

— Я не мешал вам петь, потому что, когда вы не поете, вы бранитесь дурными словами.

— А с чего я, по-вашему, бранюсь? Да оттого, что куртка мне карябает кожу, когда намокнет, — прокладочки-то, сорочки, у меня нет. Да и шуточное ли дело — этакая непогода да на голодное брюхо! До чего я дожил! Я живое нравоучение, вот я кто. Оттого-то я и бранюсь, когда не пою.

— Ты что здесь расселся, Кросджей? Ведь ты насквозь промок. Отправляйся сейчас же домой, переоденься и жди меня.

— Мистер Уитфорд, я дал слово, а этому негодяю я кинул шиллинг, чтобы он не приставал к мисс Мидлтон.

— Барышня все отсылала молодого человека, сэр. Не хотела, чтобы он с ней шел. Вот я и предложил свои услуги — проводить ее до станции, — я бы шел себе позади на почтительном расстоянии.

— Ах ты, предатель! Собака! — Кросджей заскрипел зубами. — Ну, а я ему не доверяю, мистер Уитфорд, я от него — ни на шаг, чтобы он не тащился за ней следом и не ныл, что промок, что не ел с утра и что он живое нравоучение. Он ко всем с этим пристает.

— Так она пошла на станцию? — переспросил Вернон.

Но из Кросджея нельзя было выудить больше ни слова.

— Давно ли? — обратился Вернон — не столько к Кросджею, сколько к джентльмену, именовавшему себя живым нравоучением.

Последний, трясясь от холода, сообщил, что тому прошло минут пятнадцать, а то и все двадцать.

— Ах, да что мне время, сэр? — воскликнул он. — Питался бы я как следует, так у меня были бы часы в нутре. А у меня там один ревматизм.

— А ну-ка, пропусти! — крикнул Вернон и перемахнул через изгородь.

— Вон они как умеют, эти господа, — высыпаются в своих теплых постельках, — простонал бродяга. — У них и костей-то нет.

Вернон протянул ему полкроны: как-никак, а бродяга оказался полезен.

— Мистер Уитфорд, можно, я с вами? Ну, позвольте! Ну, можно? — взмолился Кросджей. — Теперь я ее до-о-олго не увижу…

— Сейчас же домой! — перебил его Вернон и пошел дальше.

Он слышал, как позади перебранивались Кросджей и бродяга и как Кросджей отказывался принимать утешения профессионального горемыки.

Вернон быстро шагал по полю. Он поставил себе целью, — для чего, он не задумывался, — достичь станции не позже, чем без десяти минут одиннадцать. Выйдя вновь на мощеную дорогу, дававшую ногам большую опору, чем пролегающая через поле скользкая тропинка, он пустился бегом. Вся его надежда была на то, что Клара не найдет дороги. Дождь снова яростно захлестал, и Вернона снова охватила тревога. А может быть — пусть себе едет? Как? Чтобы она целых три часа тряслась в поезде с мокрыми ногами? Невозможно!