Илья Митрофанов - ЦЫГАНСКОЕ СЧАСТЬЕ

"Тйтэ! Тйтэ!"

Отец оглянулся. На соседей глянул, на солнце вольное глянул.

"Люди! Помните дядю Тому! - крикнул.- Живите, как соль с хлебом!"

Вот что сказал. Последними были эти слова, Не видела я его больше. Никогда с того дня больше не видела.

Жизнь моя стала плохая. От мачехи стала плохая. Отец был, она боялась отца и мое сердце не мучила. Отца увезли - стала мучить. Плохо мне стало от мачехи. Гана мачеху звали. Красивая тоже была. Но сердцем не стоила и двух луковиц. Злая сердцем была. А зло в человеке, что уголь горячий. Ты в себе его носишь, а он твою душу со- жгет. С другим цыганом начала жить. Он к нам пришел. Ничего с собой не имел. Ни накрыться, ни подстелиться. Один кнут имел. Васо звали его. Днями лежал на кровати. Мух кнутом бил. Меня бил, братьев, сестер, мачеху бил. Протянет кнутом и смеется. С первого дня как пришел, сказал нам:

"Идите шукайте гроши. Чтоб вечером десять сталинов в хате было от каждого…"

Сталины на земле не валяются. Пока один рваный достанешь, сто раз душа умрет и воскреснет.

Я на базар ходила. Базар в Карагмете меньше ладойи. Два продавца, один покупатель. Спрятаться негде. Дыню, яблоко, брынзы кусок схвачу и до хаты бегом.

Ловили меня. Били. Я больше женщин-торговок боялась. Женщины сильней били, чем мужики. Волосы рвали. Терпела. Надо было что-нибудь домой принести. Там Васо с кнутом сидел. Братья и сестры мои- Дюла, Бабали, Тереза, Лянка - были старше меня. Они в Тучков ездили, в Аккерман и в Одессу. Они Сталины привозили. Неделю побудут, а больше чем десять от каждого Васо везли. А я не умела. В хату зайдут. Васо сидит, семечки лущит. И Гана с ним вместе. Вижу, за кнут взялся.

"Ну,- спрашивает,- где твои Сталины?"

"Найкэ!5 Не бей меня, найкэ. Не было мне удачи. Не бей!" - Прошу…

А Васо посмеивался:

"Что ты у меня просишь? Ты у гажей проси…" - И выгонял за порог.

Ночь во дворе. Куда мне пойти? В кузнице ночевала. Был там один закуток. Не обгорелый почти. Одеяло нашла дырявое, закутаюсь и дрожу до утра. Никто меня в хату не звал. А была охота - шла в Ахиллею. Может, удачу найду. Семь километров до Ахиллеи. Вечер, ночь, иду, ни о чем не думаю. В окнах свет горит. Там тепло. Там гажё живут. Сталины пересчитывают. А может, гуляют. Жалко было себя. Люди мимо идут. Все нарядные. В кино идут и на танцы. И я себе думаю. Вот вырасту, богатого встречу. За всю свою неудачу с Васо рассчитаюсь.

Осенью, помню, вот так же шла.

Человек мне навстречу. Военный. Я военных очень боялась. С того дня боялась, когда они к нам во двор на железной машине приехали. Много стало военных в нашем крае. Как вороны слетелись со всего света. Все начальники, всюду их власть. И этот тоже. В черной шинели. Фуражка со звездочкой. На ноги мои посмотрел.

"Девочка! - спрашивает.- Тебе не холодно босиком? Ты ведь простудишься…"

Никто у меня никогда не спрашивал: холодно мне или нет. Наоборот - смеялись. Или гадости вслед говорили. Люди такие. Злей собак люди. Собака укусит. А человек живьем съест.

А этот - нет. Не смеялся. У этого душа была схожа с голосом. Глядит на меня. Лицом пожилой, И усатый. Чудные усы. Только под носом, а на губе волос не рос. За руку меня взял. Рука теплая.

"Тебя как зовут?"

"Сабина".

"Сабина, Сабина…- И снова на ноги мои посмотрел.- Не-ет! Так не годится. Идем-ка ко мне. Придумаем что-нибудь…"

"Не пойду!" - говорю ему.

Не хотела и вправду идти. Я ученой уже была. Один тоже к себе позвал. Хлеба дал. А потом начал ко мне приставать. Мне было противно. Старый старик был, губы слюнявые. Лицо ему расцарапала, убежала. А у этого что на душе? Еще раз глянула на него. Нет, думаю, этот не будет ко мне приставать. Почуяла, что не будет.

Пошла за ним, как собачка. А думка была - убежать. Боялась. А он и не чувствовал, что я боюсь. Идет, расспрашивает меня, где я живу, кто мои мать и отец. Остановился, глянул в глаза мои.

"Странно… Ты на цыганку не очень похожа…"

Я и сама знаю, что не очень. А только что ж теперь делать?

'"Долго еще идти?" - спрашиваю.

"Вот, рядышком…"

У Дуная он жил. Там у берега военные катера стояли и электростанция. А чуть подальше домик под черепицей. В калитку вошли. Он улыбнулся.

"Что? Оробела? -И крикнул в коридор: - Нина! А у нас гости…"

Вышла Нина, жена его. На лицо не старая, только бледная очень. Будто солнца всю жизнь не видала. В платок шерстяной куталась.

"Ниночка! - военный сказал.- У нас нет ничего на ноги? Озябла девчонка…"

"Что ты так поздно, Витя? - спросила жена и на меня посмотрела, будто ждала, что я приду. Улыбнулась. Грустно так улыбнулась: - Ну? Проходи…"

Мне легко стало на сердце. Когда люди тебе улыбаются - жить легче. Принесли мне ботинки, носки синие. Померила я. Большие были ботинки.

"Ничего, зато теперь не озябнешь…" - сказала хозяйка. В комнату меня привела. Лампа настольная на столе стояла. Тепло было.

"Спасибо вам,- говорю.- Спасибо, люди вы добрые…" И руку дяде Вите поцеловала. Он обиделся. Руку отдернул.

"Ну-ну. Это не надо…"

Мне тоже неловко стало. Мне сказать им хотелось что-то, ласковое что-то хотелось сказать. А что? Не знаю.

"Хотите я вам погадаю?"

Переглянулись.

"Ну что ж, попробуй…" - Дядя Витя руку мне протянул.

Чудно мне стало. Лицом пожилой, а рука не рабочая, подушечки на ладони мягкие, ногти круглые. Детская рука была у него.

"Душа у вас добрая,- говорю.- Много горя вы видели в жизни. Много сердце ваше перетерпело. Много людей разных видели, юродов видели. И здесь на новом месте живете. Раньше вы в большом городе жили. В большом доме жили. Сынок у вас был. Но жил совсем мало…"

Договорить не успела. Жена за сердце схватилась.

"Господи…" - И села рядышком.

Дядя Витя заволновался:

"Ниночка, Ниночка, успокойся…"

"Я не волнуюсь, Витя.- И на меня взглянула.- Удивительно… В таком возрасте…"

"Да, удивительно,- кивнул дядя Витя и на ладонь свою глянул: - Неужели все в этих линиях? Как ты сумела все угадать?"

"Да вот,- говорю.- Вот, видите? Здесь бугорок, а здесь черточка с крестиком. Это детская смерть. Это горе большое…"

А самой жалко их стало. Неловко мне перед ними стало. Потом сколько другим людям гадала - неловкости уже не было. А перед этими было неловко. Взрослые вы люди, подумала, а умом - дети малые. Легко обмануть вас. Разве в линии на руке дело? Глаза нужно иметь. Я только в комнату к ним вошла - все увидала. Жизнь человека в предметах: прошлая, настоящая, будущая - вся, без,остатка. Нужно только глядеть хорошо. Скромно у них было в комнате: стол, стулья и шкаф с книгами у стены. Лампа настольная шкаф освещала. И фотографию за стеклом. На фотографии Нина - жена дяди Вити, с мальчиком, а позади дом с этажами. Старая фотография, с обломанным краем, видно, ее в кармане носили. Голоса детского в комнате не было слышно, детских вещей я тоже не увидала. Как тут не догадаться? Хотелось сказать им, как догадалась. Но не сказала. Душу людям нельзя открывать до конца. Если откроешь - не будут тебя уважать люди. "По линиям,-говорю,- догадалась…" Жена дяди Вити на меня посмотрела: "Все правильно, девочка…" - И головой покачала. Папиросу закурила. Потом уже рассказала, что жили они раньше в большом-большом городе. Немцы этот город со всех сторон окружили. И стали людей морить голодом. А тетя Нина на войне была, врачом там работала. В городе ее мать осталась и сын Славик. Там они и умерли. А когда война кончилась, дядю Витю направили к нам, на Дунай, в Ахиллею моряками командовать. Я об этом позже узнала. А в тот вечер мне стало неловко, что они загрустили.