Андре Жид - Тезей

Но я полагаю (поскольку мой взор овладел искусством различать будущее через настоящее), полагаю также, что твои прошлые подвиги покажутся детскими забавами по сравнению с твоим истинным предназначением. Тебе предстоит основать Афины, где наступит господство духа.

Так что не задерживайся ни в лабиринте, ни в объятиях Ариадны после ужасной битвы, из которой ты выйдешь победителем. Иди дальше. Считай лень изменой. Твой рок определен, учись не искать отдыха в смерти. Дело лишь в том, что по ту сторону кажущейся смерти ты будешь жить, бесконечно воссоздаваемый памятью людей. Не останавливайся, иди вперед, следуй своим путем, доблестный соединитель городов.

Теперь слушай, о Тезей, и следуй моим наставлениям. Несомненно, ты без труда победишь Минотавра, потому что, говоря по правде, он не так опасен, как о нем думают. Говорят, что он поедает жертв, но с каких это пор быки едят что-то кроме травы? Войти в лабиринт просто. Нет ничего труднее, чем из него выйти. Никто из него не вышел, из тех, кто потерялся. И чтобы вернуться назад, поскольку шаги не оставляют следов, тебе надо привязаться к Ариадне ниткой, несколько клубков которой я приготовил для тебя. Ты возьмешь их с собой и будешь разматывать по мере своего продвижения, привязывая конец одного размотанного к началу нити другого, так чтобы не было перерыва. На обратном пути ты будешь опять сматывать нить, пока не вернешься к Ариадне. Я не знаю, зачем я объясняю это, потому что все это так же просто, как сказать «Здравствуй». Что по-настоящему трудно — это сохранить непреклонную решимость возвращаться, решимость, которую стремятся ослабить запахи и забытье, вызываемое ими, да и твое собственное любопытство. Я все сказал, и мне нечего добавить. Вот клубки. Прощай."

Я вышел от Дедала и присоединился к Ариадне.

По поводу этих клубков, кстати, я впервые повздорил с Ариадной. Она хотела, чтобы я отдал ей эти самые клубки, намереваясь держать их при себе и заявляя, что это женское дело: сматывать и разматывать. Она объявила себя в этом чрезвычайно искусной, и сказала, что не хочет, чтобы этим занимался я, желая, на самом деле, таким образом пребывать хозяйкой моей судьбы, с чем я ни за что не мог согласиться. Я не сомневался, что она станет разматывать клубки, чтобы позволить мне удалиться, только против своей воли, и это будет мешать мне, а также, она станет удерживать нить, или тянуть ее на себя, не позволяя мне свободно передвигаться. Я стоял на своем, несмотря на все слезы, главный аргумент женщин, зная, что отдав мизинец, за ним отдашь и всю руку.

Эта нить не была ни льняной, ни шерстяной, а была сделана Дедалом из какого-то неизвестного материала, против которого даже мой меч оказался бессилен. Я оставил меч в руках Ариадны (после того, как Дедал сказал мне о преимуществах, предоставляемых человеку инструментами, без которых я не смог бы победить чудовищ), решив, скажу я вам, сражаться с Минотавром голыми руками. Прибыв, таким образом, ко входу в лабиринт, которым служил портик, разукрашенный двойными топорами, какие на Крите были повсюду, я заклинал Ариадну не отходить от него ни на шаг. Она пыталась сама привязать к моему запястью конец нитки, узлом, который она считала супружеским; затем, она держала свои губы приклеенными к моим в течение времени, показавшегося мне бесконечным. Это меня задерживало.

Мои тринадцать спутников и спутниц опередили меня, включая Пирифоя. Я их нашел в первом зале, уже одурманенными благовониями. Я забыл упомянуть, что вместе с нитью Дедал дал мне клочок ткани, пропитанный сильным противоядием, рекомендуя мне постоянно прикладывать его ко рту. Там, под портиком лабиринта, Ариадна пыталась и его прибрать к рукам. Благодаря этой тряпице я, хотя и дышал с большим трудом, мог среди испарений оставаться в полном сознании и полной воле. Однако, я слегка задыхался, привычный, как я уже сказал, чувствовать себя хорошо только на свежем воздухе и подавленный искусственной атмосферой этого места.

Разматывая нить, я проник во второй зал, более мрачный, чем первый; затем в следующий, еще более мрачный и наконец — в еще один, где я мог передвигаться только ощупью. Моя рука, касаясь стены, наткнулась на ручку двери, которую я открыл, навстречу потоку света. Я очутился в саду. Передо мной, на цветнике, засаженном лютиками, адонисами, тюльпанами, нарциссами и гвоздиками, в небрежной позе лежал Минотавр. К счастью, он спал, я должен был поторопиться, чтобы воспользоваться его сном, но вот, что меня остановило и задержало мою руку: чудовище было красиво. Как это случается с кентаврами, в нем гармонично сочетались человек и зверь. К тому же, он был молод, и его молодость сообщала неуловимое очарование его красоте — оружию против меня более опасному, чем сила, против которого я должен был собрать всю свою волю. Потому что никогда не сражаешься лучше, чем когда к тебе на выручку приходит ненависть, а я не мог его ненавидеть. Я даже остановился полюбоваться им какое-то время. Но он приоткрыл один глаз. Тогда я увидел, что все это было глупо, и понял, что должен идти…

Что я тогда сделал, что потом произошло, я не могу точно вспомнить. Как плотно ни повязывался я тряпкой, мне не удалось удержать рассудок от помутнения испарениями первого зала; они оказали воздействие на мою память, и, хотя я победил Минотавра, я не храню о своей победе над ним ничего, кроме воспоминаний туманных, но довольно-таки сладострастных. Хватит, не хочу выдумывать. Я помню, как сон, очарование этого сада, такое пьянящее, что я думал, что не смогу от него оторваться, и лишь с сожалением ушел от побежденного мной Минотавра, сматывая нить, в первый зал, где присоединился к своим товарищам.

Я увидел их сидящими за столом, уставленным едой, которую принес не знаю кто и не знаю как, жрущими и хлещущими вино, перебранивающимися и хохочущими, как дурачки или помешанные. Когда я попытался их увести, они заявили, что им тут хорошо, и что они совсем не хотят уходить. Я настаивал, говоря, что принес им избавление. "Избавление от чего?" — восклицали они, и, внезапно объединившись против меня, поносили меня. Мне стало очень обидно за Пирифоя. Он меня едва узнавал, отрекался от мужества, смеялся над доблестью и бесстыдно заявлял, что не согласится выйти из нынешнего блаженного состояния за всю славу мира. Я не мог, однако, на него сердиться, отдавая себе отчет в том, что без предусмотрительности Дедала я был бы сам одурманен и участвовал в пиршестве. Только побоями, только тумаками, только пинками под зад, я принудил их следовать за мной. Они были к тому же отяжелены опьянением и не способны к сопротивлению.

Выйдя из лабиринта, сколько усилий и сколько времени я потратил, чтобы пробудить их чувства и вернуть их к действительности! Они воспринимали это с грустью. Им казалось, говорили они впоследствии, что их заставили спуститься с вершины блаженства в узкую темную долину, возвратиться в этот застенок, которым служишь себе сам, из которого больше не уйти. Однако, Пирифой скоро устыдился этого недолгого расстройства и пообещал оправдать себя в своих собственных и в моих глазах исключительным усердием. Вскоре ему предоставился случай доказать свою преданность.