Андре Жид - Тезей

Я узнал по прибытии в наши земли, что Эгей, мой отец, как только заметил черные паруса, те самые, что я забыл заменить, бросился в море. Я уже говорил немного об этом, и мне не хочется к этому возвращаться. Добавлю все же, что в эту последнюю ночь мне приснился сон, в котором я увидел себя царем Аттики… Как бы то ни было и что бы ни случилось, это был праздничный день, по поводу нашего счастливого возвращения и моего восшествия на престол, и день скорби по причине смерти моего отца. По коей причине я установил немедленно празднества, где стенания перемежались радостными песнями, где и мы плясали, — мои компаньоны, неожиданно возвратившиеся живыми, и я сам. Ликование и уныние: надобно поддерживать народ одновременно между этими двумя противоположными чувствами.

Кое-кто меня упрекал, по прошествии времени, за мое поведение в отношении Ариадны. Говорили, что я поступил вероломно, что я не должен был, по крайней мере, оставлять ее на острове. Пускай; но мне очень хотелось, чтобы нас разделило море. Она преследовала меня, подавляла меня, ходила за мной по пятам. Когда она разоблачила мою проделку, обнаружив сестру под одеждами Главка, она подняла ужасный шум, испускала множество размеренных криков, обзывала меня вероломным, и когда, измученный, я объявил ей мое намерение везти ее не дальше, чем до первого же островка, куда ветер, который неожиданно усилился, нас заставит причалить, она мне угрожала длинной поэмой, которую она собиралась написать на тему позорной заброшенности. Я ей сказал, что этим она ничего не исправит, и что эта поэма обещает быть очень красивой, как я могу судить по ее ярости и ее лирическим интонациям; что стихоплетство, вдобавок, отвлечет ее, и что в нем она будет неизменно находить утешение своему горю. Но все, что я сказал, разозлило ее еще больше. Таковы женщины, когда пытаешься заставить их внять доводам рассудка. Что же до меня, я всегда руководствуюсь рассудком, которому я, не мудрствуя лукаво, доверяю.

Этим островком оказался Наксос. Говорят, что некоторое время спустя Дионис встретил ее там и взял в жены. Это, возможно, способ сказать, что она нашла утешенье в вине. Рассказывают, что в день их свадьбы бог подарил ей корону работы Гефеста, которая помещена среди созвездий, что Зевс принял ее на Олимпе, даровав ей бессмертие. Говорят, что ее даже считают ипостасью Афродиты. Пусть говорят, я сам, чтобы положить конец осуждающим меня слухам, обожествлял ее как только мог, установив культ в ее честь, где вначале я даже усердно вытанцовывал. Позволю себе заметить, что если б я ее не оставил, ничего бы столь лестного для нее не случилось.

Некоторые выдумки стали легендами: умыкание Елены, спуск в Аид, посягательство на Персефону. Я не старался опровергать эти слухи, которые я использовал для увеличения своей славы и даже набивал цену этим россказням, дабы укрепить людей в вере, над которой народ Аттики уж очень склонен подтрунивать. Ибо надобно позволять черни развлекаться, но не кощунствовать.

Правда же в том, что по возвращении в Афины я оставался верен Федре. Я женился на женщине и на городе одновременно. Я был мужем, сыном покойного царя; я был царем. Время приключений прошло, повторял я себе; предстоит не сражаться, а править.

Это было нелегким делом, потому что Афины в то время, по правде говоря, не существовали. В Аттике было множество мелких поселений, оспаривавших первенство; отсюда стычки, распри, дрязги без конца. Нужно было соединить и централизовать власть, что стоило немалых трудов. Я применял и силу, и хитрость.

Эгей, мой отец, рассчитывал упрочить свою власть, подогревая распри. Полагая, что благосостояние граждан подрывается раздорами, я распознал в неравенстве состояний и в желании приумножить свое собственное источник большинства бед. Мало заботясь о собственном обогащении и занятый общественным благом не меньше, чем своим собственным благом, я подавал пример простой жизни. Равным разделением земли я подавил одним ударом превосходство и вызываемое им соперничество. Это была жестокая мера, которая удовлетворила неимущих, то есть большинство, но возмутила богатых, коих я этим лишил владений. Они были малочисленны, но влиятельны. Я вызвал самых уважаемых из них и сказал им:

"Я не придаю значений ничему, кроме личного достоинства и не признаю других ценностей. Вы сумели обогатиться ловкостью, ученостью и усердием, но еще чаще несправедливостью и злоупотреблениями. Соперничество между вами подрывает безопасность государства, которое я хочу видеть могущественным и свободным от ваших интриг. Только так можно противостоять враждебным вторжениям и процветать. Проклятая страсть к деньгам, которая изводит вас, не принесет вам счастья, потому что, по правде говоря, она неутолима. Чем больше получаешь, тем больше стремишься получить. Поэтому я уменьшаю вашу власть и сделаю это силой, коей я обладаю, если вы не примете это уменьшение добровольно. Для себя я ничего не оставляю, кроме соблюдения законов и руководства армией. Остальное меня мало занимает. Я собираюсь жить царем так же просто, как я жил до этого дня. и столь же скромно, сколь обездоленные. Я смогу заставить уважать закон, уважать меня, а если нет — то бояться, и хочу, чтобы кругом говорили: Аттика управляется не тираном, а народным правительством; ибо каждый гражданин этого государства имеет равные права в Совете и его происхождение не принимается в расчет. Если вы не подчинитесь добровольно, я смогу, поверьте мне, вас заставить.

Я разрушу и превращу в ничто ваши крошечные местные суды, ваши палаты местных собраний и соединю вокруг акрополя то, что уже получило имя Афин. И перед именем Афины грядущие поколения, я это обещаю покровительствующим мне богам, будут благоговеть. Я посвящаю свой город Палладе. А теперь идите и помните, что я вам сказал."

Подкрепив слова делом, я тут же сложил с себя внешние признаки царского достоинства, вернулся к скромной жизни и не смущался показываться на людях без свиты, как простой горожанин. Но я без передышки занимался общественными делами, обеспечивая согласие, заботясь о порядке в государстве.

Пирифой, выслушав мою речь перед старейшинами, нашел ее красивой, но бессмысленной. Поскольку, пояснил он, равенство между людьми неестественно, более того, оно нежелательно. Хорошо, когда лучшие возвышаются над чернью во всю высоту их добродетелей. Без соревнования, соперничества и ревности чернь остается аморфной, застойной и низменной. Нужна закваска, которая ее поднимет, чему ты не должен противиться. Хочешь ты этого или нет, несмотря на равенство, к которому ты стремишься, и которое всем предоставит одинаковые возможности, скоро возникнут опять, в соответствии с различными способностями и обстоятельствами, скажем так: страдающая чернь и аристократия.