Валентин Рыбин - Разбег

— Послушай, папа, но ведь прав Иргизов, — возразил Юра. — Он всегда стоял за то, чтобы поднять воспитательную работу в массах. У нас, действительно, не хватило терпения. Я согласен с тобой, что мы получили в наследство от старого строя множество ненадежных граждан и, как ты говоришь, долго «валандались» с отребьем. Но вот беда: терпели-терпели и вдруг лопнуло наше терпение. Мне кажется, не доведя дело до конца, мы загнали преступный элемент в скорлупу страха. Придет время — и все эти люди с буржуазной моралью вновь выползут из этой скорлупы. И мы опять начнем борьбу за каждого человека в отдельности, за что, собственно, все время и ратовал твой друг Иргизов.

— Мужчины, ради бога, не задевайте понапрасну Иргизова, — вмешалась в беседу Тамара Яновна. — Он — человек врожденной доброты. Что бы тут о нем ни говорили, все равно Иргизов останется самим собой — добрым и щедрым. Да и ты, Ратх, любишь его и помнишь за то добро, которое он нес в наш дом.

— Да, конечно, — подумав, согласился Ратх. — Пожалуй, Иргизов и Юра правы в том, что главное — бой за каждого человека в отдельности. Это бой нравственный. Он вечен, поскольку вспыхнул в зародыше самой жизни и может погаснуть только с ее исчезновением. Но я не думаю, чтобы Иргизов там, на передовой, не считал самым добрым делом уничтожение фашистов, да и тех же недобитых власовцев и бандеровцев.

— Пап, а ты получаешь от Иргизова письма? — Юра налил еще в бокалы вина. — Где он сейчас, на каком участке?

— Месяц назад прислал письмо из Калуги, — задумавшись, отозвался Ратх и поднял бокал: — Давайте выпьем за него. За то, чтобы пуля его обошла, чтобы вернулся домой к жене и сыну с наградами. Давайте…

Ратх выпил и посмотрел на часы, достав их из кармана гимнастерки. Время еще было, чтобы вдосталь наговориться и насмотреться друг на друга. И разговор снова пошел о войне и успехах на фронте. В глазах Ратха светилось торжество довольного своей судьбой человека. Жена и сын, глядя на него, понимали, как тяжело легли ему на душу последние полтора года, которые он прожил в запасном полку где-то в узбекской степи. Ратх Каюмов, старый партиец, уже совсем было отчаялся: уже совсем потерял надежду попасть на передовую, и вот — дорога на фронт. Это ли не радость! И вера у него в победу неиссякаема: враг бежит с Волги и Кавказа, прорвана Ленинградская блокада! Да неужто же не выбьем фашистов из Киева и Минска, не выкинем с потрохами за пределы советской земли! Вера в свою боевую задачу кипит в Ратхе. Смерти он не боится, да и не верит, чтобы смерть настигла его где-то в окопе или в атаке. В шестнадцатом году под пулеметным огнем сгибался в пинских болотах, тонул, в тифозном бараке валялся, да не смогла «косая» унести его на тот свет. А теперь и вовсе! Как умирать, когда сын только-только на ноги поднялся: женился, семьей обзавелся. И внук у Ратха хоть куда… Ратмир… К чертям собачьим всякие мысли о смерти. Только жизнь и победа!

Таня принесла от соседей патефон с пластинками. Зазвенели танго и фокстроты — милые мирные мелодии. Ратх молодецки повел Таню между стульев, чеканя каждое па в огненной «Рио-Рите». Потом все вместе, заглушая голос пластинки, пели «Синий платочек». Тамара Яновна вдруг подумала, что не к добру это веселье, и тихонько всплакнула. Все сразу стали строже. Опять заговорили о войне.

В двенадцать ночи к дому подкатил комендантский «джип». Приехавший лейтенант доложил Ратху, что посадка полка на «Ленкорань» уже заканчивается, и командир полка просил его быть на пароходе не позднее часа ночи. Тотчас начали усаживаться в машину. Мариам вынесла сумку с едой:

— Соколик, это тебе боеприпасы на дорогу, — сказала важно. — Сама бы ела, но аппетита нет.

— Спасибо, Мариам, — отстранил Ратх ее сумку. — Провианта у нас хватает. Дело идет к победе. Спасибо, спасибо.

— Возьми, не обижай бабишку Мариам! — взмолилась она.

Тамара Яновна, садясь в машину, упрекнула Ратха:

— Будь разумным, муженек. Хлебом-солью нельзя пренебрегать. Тебя от чистого сердца угощают.

— Беру, беру, — согласился Ратх. Он взял на руки сонного внука, поцеловал легонько, чтобы не разбудить.

Таня тотчас отнесла малыша в дом, уложила в кроватку и вернулась. Поехали на пристань.

В два часа ночи пароход «Ленкорань» поднял якоря и, дав последний гудок, ушел в море.

Полковник Морозов приехал в Москву в связи с передислокацией войск: полк его, изрядно потрепанный в боях и сократившийся на две трети, нуждался в пополнении. После того как восстановятся силы полка, его введут в состав новой формирующейся на Урале дивизии. Произойдет это через месяц, не раньше. Одновременно Морозов должен получить правительственную награду — орден Красного Знамени. И для своих бойцов и командиров, представленных к наградам, необходимо взять ордена и медали, а затем вручить их в полку. Занимаясь делами, Морозов все время помнил об Иргизове, который находился в госпитале, здесь, в Москве. В штабе Морозов высказал мысль: «Неплохо бы пригласить в Кремль за наградой командира моей разведроты — тут он!» Ему пообещали: «Если ваш ротный здоров, то почему бы и не внести его в список!». Морозов тотчас позвонил в госпиталь главврачу.

Главврач Зоя Ивановна — пожилая, седая женщина в белом халате и шапочке, сдвинутой на ухо, тотчас зашла в палату, в которой лежал Иргизов. Собственно, уже не лежал, а ходил, и теперь, когда она пришла к нему, он сидел за столом с товарищами из этой же палаты — играли в «козла». Черные костяшки домино, звучно шлепались о стол, а игроки, подзадоривая друг друга, шумели на всю палату.

— Товарищи, что за шум? — упрекнула Зоя Ивановна. — Ей-богу, у вас слишком шумно… Я, собственно, к вам, Иргизов. Как самочувствие?

— Отличное, доктор. Могу хоть сегодня — в полк. — Иргизов встал из-за стола, вопросительно заглядывая в старческие, добрые глаза главного врача. Они улыбались и жалели: «Успеешь еще в пекло!» И Иргизов, немножко смутившись, подтвердил. — В самом деле, Зоя Ивановна, чувствую я себя хорошо, а если совсем откровенно, то начинаю уже тяготиться больничной обстановкой.

— Ничего, недолго тебе осталось тяготиться, — пообещала Зоя Ивановна. — В пятницу выпишу. А в четверг отправишься в Кремль за наградой. Звонил твой командир: он зайдет за тобой в четверг в два часа дня.

Иргизов с недоверием посмотрел на доктора: «Не разыгрывает ли Зоя Ивановна?» Она была не прочь пошутить — все ее любили за шутку, за неловкие бабьи хитрости — сделать все, лишь бы было человеку хорошо.

— А что за командир, фамилию он не назвал? — спросил Иргизов.

— Морозов какой-то, — отозвалась главврач и, увидев, что Иргизов вполне удовлетворен ее ответом, подобрела еще больше. — А ты мог бы, голубчик, эти два дня, до четверга, использовать в свое удовольствие. Иди получи обмундирование, да погуляй по Москве. Посмотри на столицу.