Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - Те, что от дьявола

Он забыл обо всем: кто такая его случайная подруга, почему он пошел за ней, забыл старый грязный дом и спальню, от которой его едва не стошнило. Воистину эта женщина в любовном пылу забрала у него душу и переселила в свое тело; сумела довести его чувства, давно уже неподатливые на хмель любовного напитка, до исступления, до сумасшествия. Переполнила таким упоением, что в какой-то миг Робер де Тресиньи, скептик, циник, обходившийся без любви, возомнил, будто торгующая своим телом девка на миг воспылала к нему безудержной страстью. Да, Робер де Тресиньи, человек стальной закалки, не хуже, чем его святой покровитель Робер Ловлас, поверил, что стал капризом, случайной прихотью шлюхи: ведь не могла же она со всеми себя так расходовать — сгорела бы вмиг! Целых две минуты этот сильный, во всем изверившийся человек верил в любовь! Но, распалив тщеславие пылом чувственности, столь же всесильным, как любовь, куртизанка не смогла помешать сомнению, и оно прокралась меж ласками и остудило тщеславие.

Тайный голос из глубин сердца подсказал Роберу де Тресиньи: «Не тебя она любит в тебе!» И когда красавица вновь прильнула к нему страстной пантерой, он убедился: она не с ним, она погружена в себя и самозабвенно вглядывается в браслет, украшающий ее левую руку. Де Тресиньи различил на браслете портрет мужчины. Расслышав среди страстных воплей вакханки несколько слов на непонятном ему испанском языке, он понял: они обращены к портрету. И тогда ему пришла в голову мысль — он замещает другого и здесь потому, что другого здесь нет. Случай не редкий при наших постыдных нравах: вожделеющие безумцы, лишенные возможности обладать желанным, ищут заместителя, надеясь дополнить сходство распаленным и порочным воображением. Мысль, надо сказать, обидная и сильно рассердившая де Тресиньи. Неуместная ревность, оскорбленное самолюбие привели его в ярость. Не владея собой, в порыве гнева он грубо схватил левую руку красотки, желая рассмотреть браслет, на который она посмела смотреть так пламенно, тогда как вся целиком должна была принадлежать ему, Тресиньи!

— Покажи портрет! — потребовал он тоном еще более грубым, чем его руки.

Она поняла, что в нем заговорила ревность, и спросила без тени самодовольства:

— Ревнуешь? Гулящую?

Вот только вместо «гулящей» она, к величайшему изумлению де Тресиньи, употребила слово гораздо более оскорбительное, каким пользуется уличный сброд, желая смешать с грязью.

— Смотри, если хочешь посмотреть, — прибавила она.

И поднесла к его глазам безупречно прекрасную руку, еще влажную, покрытую бисеринками пота — памятью о наслаждении, которое они только что завоевали.

Де Тресиньи увидел портрет мужчины, некрасивого, тщедушного, с оливковым цветом лица и пронзительными черными глазами, очень сумрачного, но не без благородства, который мог бы быть и бандитом, и испанским грандом. Этот был грандом, на шее у него висел орден Золотого руна [140] Высший орден в Испании XVI–XIX вв. .

— Где ты его взяла? — спросил де Тресиньи и подумал: «Сейчас начнет врать. Неизбежная слезливая история о первой любви и коварном совратителе. В общем, все, что обычно говорят подобные девушки».

— Я? Взяла? — сердито переспросила она. — Он мне его подарил! — И прибавила по-испански: — Por Dios! [141] Клянусь Богом (исп.).

— Кто он? Твой любовник? — продолжал спрашивать де Тресиньи. — Ты его обманула, он прогнал тебя и ты оказалась на панели?

— Он мне не любовник, — ответила она ледяным тоном, давая понять, как оскорбительно для нее подобное предположение.

— Сейчас, может быть, и не любовник, — усмехнулся де Тресиньи, — но ты любишь его до сих пор, я видел, как ты только что на него смотрела.

Губы женщины искривила презрительная усмешка.

— Значит, ты ничего не смыслишь ни в любви, ни в ненависти! — ответила она. — Любить его? Да я им брезгую! Это мой муж!

— Муж?

— Да, муж, — кивнула она. — Самый знатный сеньор Испании, герцог в третьем поколении, маркиз в четвертом, граф в пятом, гранд, обладающий несколькими грандствами, кавалер ордена Золотого руна. Я — герцогиня д’Аркос де Сьерра-Леоне.

Де Тресиньи, ошеломленный невероятным признанием, ни на секунду не усомнился в его правдивости. Да, эта женщина говорила правду. Он узнал ее еще на бульваре. Поразившее его сходство подтвердилось.

Он встречался с ней, и не так уж давно! Несколько лет тому назад он принимал морские ванны в Сен-Жан-де-Люз. Как раз тогда в этом крошечном городке на французском побережье собралась вся испанская знать. И не случайно, городок находится так близко от Испании, что влюбленные в свой полуостров испанцы, приезжая туда, чувствуют себя как дома и не винят за измену родине. Герцогиня де Сьерра-Леоне все лето провела в городке, испанском по своему облику, нравам, характеру и историческому прошлому. В Сен-Жан-де-Люз праздновал свадьбу Людовик XIV [142] Людовик XIV (1638–1715) 9 июня 1660 г. женился на Марии Терезии Испанской (1638–1683). , единственный, отметим в скобках, французский король, походивший на королей испанских. И здесь же, потерпев крушение в блестящей карьере и впав в немилость у короля Филиппа V, обрела приют принцесса дез Юрсен [143] Принцесса дез Юрсен (1642–1722) после воцарения Бурбонов в Испании принимала активное участие в политической жизни при испанском дворе, в 1714 г. впала в немилость и была выслана во Францию. . О герцогине де Сьерра-Леоне говорили, что она проводит здесь медовый месяц, сочетавшись браком с самым знатным и самым богатым вельможей Испании. Когда де Тресиньи приехал в городок рыбаков, подаривший миру самых свирепых флибустьеров, герцогиня уже жила там, и жила с той несказанной роскошью, какой, пожалуй, не видели в этих местах со времен Людовика XIV. Мало того, красотой она затмила не знающих соперниц басконок, стройных, как античные канефоры [144] Канефоры (греч.) — несущие священные корзины участницы процессий в честь богов, излюбленный мотив классического искусства. , с сине-зелеными светлыми глазами. Робера де Тресиньи благодаря знатности и богатству принимали повсюду, во всех кругах общества. Привлеченный красотой герцогини, он захотел познакомиться и с ней. Однако в ближайший круг герцогини, где она безраздельно царила, французы, проводившие сезон на морском побережье, вхожи не были. Он видел ее лишь издалека — на побережье, в дюнах или в церкви. Герцогиня уехала, а де Тресиньи ей так и не представили, и она осталась у него в памяти метеором, тем более ослепительным, что, промелькнув, он больше никогда не появится на горизонте. Молодой человек объездил потом всю Грецию, часть Азии, но ни одна самая восхитительная красавица тех краев, где так ценят красоту и не мыслят без нее даже рая, не стерла сияющего образа знатной дамы.