Пэрл Бак - Земля

И он сказал ей с великой печалью:

— Значит, ты так и осталась потаскухой и бегаешь даже за моими сыновьями!

И она заплакала еще громче и запротестовала:

— Нет, нет, я не виновата: он пришел потому, что чувствовал себя одиноким. Ты можешь спросить Кукушку: он и не подходил к моей постели, а был только во дворе!

Тогда она взглянула на него испуганно и жалобно и, взяв его руку, провела ею по рубцу на щеке и захныкала:

— Посмотри, что ты сделал со своим Лотосом! А для меня нет мужчин на свете, кроме тебя, и если это твой сын, так он только твой сын, что мне до него?

Она взглянула на него, и слезы застлали ее хорошенькие глазки. И он застонал, потому что красота этой женщины была сильнее его, и он любил ее даже против воли. И вдруг ему показалось, что он не вынесет, если узнает, что между ними произошло, он не хотел знать об этом, и лучше было ему не знать. Он опять застонал и вышел вон. Проходя мимо комнаты сына, он крикнул:

— Укладывай свои вещи в сундук и завтра поезжай на Юг, куда хочешь, и не возвращайся, пока я за тобой не пришлю!

Он пошел дальше. О-Лан сидела и шила что-то для него, и когда он проходил мимо, она ничего не сказала; и если она слышала удары и визг, она не подала и виду. Он вышел из дома в поле, где жгло полуденное солнце, и чувствовал, что он измучен, словно после целого дня работы.

Когда старший сын уехал, Ван-Лун почувствовал, что его дом освободился от какого-то избытка тревоги, и вздохнул с облегчением. Он сказал себе, что юноше полезно уехать и теперь он может заняться другими детьми и узнать, что они такое, потому что из-за своих забот и из-за земли, которую во что бы то ни стало нужно было во-время засеять и убрать, он едва помнил, какие у него есть дети, кроме старшего сына. Он решил, кроме того, что рано возьмет из школы второго сына, и отдаст его учиться какому-нибудь ремеслу, и не станет дожидаться, пока его охватит юношеская тоска и он сделается таким же наказанием для всего дома, каким был старший.

Второй сын Ван-Луна был настолько непохож на старшего брата, насколько могут быть несхожи сыновья одного отца. Старший был высок ростом, широк в кости и румян лицом, как большинство северян, и походил на мать, а второй был невысокого роста, тонкий и желтокожий, и было в нем что-то, напоминавшее Ван-Луну его отца, — смышленый, острый и лукавый взгляд и наклонность схитрить, если представится случай.

И Ван-Лун сказал:

— Что ж, из этого мальчика выйдет хороший купец, и я возьму его из школы и посмотрю, нельзя ли отдать его в ученье на хлебный рынок. Будет очень выгодно иметь сына там, где я продаю свое зерно и где он будет смотреть за весами и немного обвешивать в мою пользу.

Поэтому однажды он сказал Кукушке:

— Ступай и скажи отцу невесты моего старшего сына, что мне нужно с ним поговорить. И во всяком случае мы выпьем с ним вместе вина ради того, что его кровь скоро сольется в одной чаше с моей.

Кукушка пошла и вернулась, говоря:

— Он согласен повидаться с тобой, когда ты хочешь, и хорошо, если ты сможешь притти к нему пить вино в полдень, а если хочешь, он придет сюда.

Но Ван-Лун не хотел, чтобы городской купец пришел к нему в дом, так как ему пришлось бы готовиться к его приему, и он умылся, надел шелковый халат и отправился в путь через поля. Он пошел прямо на Улицу мостов, как сказала ему Кукушка, и перед воротами, на которых стояло имя Лиу, он остановился. Не то чтобы он сам узнал это слово, но он догадался, что это те самые ворота, потому что они были деревянные и вторые налево от моста. И Ван-Лун постучал в них ладонью. Ворота сейчас же открылись, и к нему вышла служанка и спросила, вытирая мокрые руки о передник, кто он такой. И когда он сказал свое имя, она пристально посмотрела на него и ввела его в комнату, попросила его сесть и снова посмотрела на него, зная, что он — отец жениха. Потом она вышла позвать хозяина.

Ван-Лун внимательно осмотрелся и подошел пощупать материю на занавесях у входа, и разглядывал дерево некрашенного стола, и был доволен, так как во всем виден был достаток, но не большое богатство. Он не хотел богатой невестки, боясь, что она будет горда и непокорна, требовательна в пище и одежде и отвратит сердце сына от родителей. Потом Ван-Лун снова сел и стал ждать.

Вдруг раздались тяжелые шаги, и вошел плотный человек средних лет. Ван-Лун встал и поклонился, и оба они начали кланяться, исподтишка рассматривая друг друга, и понравились друг другу, и почувствовали взаимное уважение потому, что каждый из них видел в другом человека достойного и состоятельного. Потом они уселись и пили горячее вино, которое разливала им служанка, и не спеша беседовали об урожае, о ценах и о том, какая цена будет на рис и этом году, если он уродится хорошо.

И наконец Ван-Лун сказал:

— Я пришел по делу, но если ты не хочешь, то поговорим о чем-нибудь другом. А если тебе нужен служащий, то у меня есть второй сын: он расторопный малый. Но если он тебе не нужен, то поговорим о чем-нибудь другом.

И купец ответил с большим добродушием:

— Да, мне нужен расторопный молодой человек, если он умеет читать и писать.

И Ван-Лун отвечал с гордостью:

— Оба мои сына — люди ученые и знают, когда буква неверно написана, и правильно ли поставлен знак воды или дерева.

— Это хорошо, — сказал Лиу. — Пусть приходит, когда угодно, и пока он не выучится делу, он будет работать за стол и помещение, а через год, если он окажет успехи, он будет получать серебряную монету в конце каждого месяца, а через три года — три монеты! И после того он уже выйдет из учеников и сможет занять в деле место, на какое способен. А кроме жалованья, он может получать подарки и от покупателей и от продавцов, и я ничего не имею против, если он сумеет получить их. И так как наши семьи породнились, я не возьму с тебя вступительного взноса.

Тогда Ван-Лун встал очень довольный, засмеялся и сказал:

— Мы теперь друзья. Нет ли у тебя сына для моей второй дочери?

Купец заколыхался от смеха, потому что он был толст и упитан, и сказал:

— У меня есть второй сын десяти лет. Его я еще не сосватал. А сколько лет твоей дочери?

Ван-Лун снова засмеялся и ответил:

— В день ее рождения ей исполнится десять лет, и она хорошенький цветок.

И оба они засмеялись, и купец сказал:

— Что же, свяжем друг друга двойным узлом.

Ван-Лун ничего не сказал, потому что это было не такое дело, чтобы о нем можно было говорить самому. Но когда он поклонился и вышел, очень довольный, он сказал себе: «Это можно будет сделать». И придя домой, он посмотрел на свою младшую дочь: она была хорошенькая девочка, и мать забинтовала ей ноги, так что она ходила маленькими, грациозными шажками.

Но когда Ван-Лун посмотрел на нее пристально, он заметил следы слез на ее щечках, она была слишком бледна и печальна для своих лет.