Пэрл Бак - Земля

— Помирились ли мои невестки теперь, когда прошло столько времени?

И Кукушка, плюнув на землю, отвечала:

— Помирились? Они словно две кошки следят друг за другом. Но старшему сыну надоели жалобы жены то на одно, то на другое: она чересчур добродетельная женщина и надоедает мужу, вечно толкуя о том, что делалось в доме ее отца. Говорят, что он берет вторую жену. Он часто ходит в чайные дома.

— Вот как! — сказал Ван-Лун.

Ему хотелось подумать об этом, но почему-то у него пропал интерес к делам сыновей, и незаметно для себя он начал думать о чае и о том, что от свежего весеннего ветра зябнут его плечи.

В другой раз он спросил Кукушку:

— Нет ли известий от моего младшего сына?

И Кукушка ответила, потому что не было во дворах ничего такого, чего не было бы ей известно:

— Он не пишет писем, но иногда кто-нибудь приезжает с Юга, и говорят, что он служит в армии и занимает важное место в этой, как ее называют, революции. Но что это такое, я не знаю, — может быть, какое-нибудь дело.

И снова Ван-Лун сказал:

— Вот как!

Ему хотелось об этом подумать, но спускались сумерки, и кости его ныли в сыром и прохладном после заката воздухе. Ум его стал непостоянен, и он не мог думать подолгу о чем-нибудь одном. И его дряхлое тело нуждалось в пище и горячем чае гораздо сильнее, чем во всем другом. И ночью, когда ему было холодно, теплое молодое тело девушки прижималось к нему и согревало его в старости своей теплотой.

Так весна проходила за весной, и с каждым годом все более и более смутно он ощущал ее приближение. Но все же одно еще жило в нем, и это была его любовь к своей земле. Он ушел от нее, устроил свой дом в городе и был богат. Но корни его были в земле, и хотя на много месяцев сряду он забывал о ней, каждый год с наступлением весны его тянуло выйти на землю. И хотя теперь он не мог уже вести плуг и только смотрел, как другой идет за плугом, разрыхляя землю, его все же тянуло из города, и он уходил.

Иногда он брал с собой слугу и постель и снова ночевал в старом доме и на старой постели, где родились его дети и где умерла О-Лан. Просыпаясь на рассвете, он выходил из дома и дрожащими руками срывал побег ивы с зелеными почками или ветку цветущего персика и целый день не выпускал их из рук.

Так он бродил однажды поздней весной, почти в начале лета, и, перейдя через поле, подошел к ограде на низком холме, где были похоронены его близкие. Он дрожа опирался на палку и смотрел на могилы, вспоминая каждого из умерших. Теперь они были ему ближе, чем сыновья, жившие с ним в одном доме, ближе всех, кроме дурочки и Цветка Груши. И память его перенеслась за много лет назад, и он ясно увидел всех, даже вторую дочь, о которой он так давно ничего не слышал, что совсем забыл о ней. Он увидел ее хорошенькой девочкой, какой она была в его доме, с губами, тонкими и красными, как шелковая ленточка, — и она была ему так же близка, как и те, что лежали в земле.

И вдруг ему пришла в голову мысль:

«Что же, теперь очередь за мной».

Тогда он вошел в ограду, осмотрел ее внимательно и увидел место, где он будет лежать — ниже отца и дяди, выше Чина и недалеко от О-Лан. И он пристально смотрел на клочок земли, где ему придется лежать, и видел себя навсегда возвратившимся к своей земле. И он пробормотал:

— Нужно позаботиться о гробе.

Эту мысль он старался удержать в уме, и, вернувшись в город, он послал за старшим сыном и сказал:

— Мне нужно сказать тебе что-то.

— Говори, — ответил сын, — я здесь.

Но когда Ван-Лун хотел заговорить, он вдруг забыл, о чем хотел сказать сыну, и слезы выступили у него на глазах, потому что он с таким трудом старался удержать эту мысль, а она своевольно ускользнула от него.

Тогда он позвал Цветок Груши и сказал ей:

— Дитя, о чем я хотел говорить?

И она ответила кротко:

— Где ты был сегодня?

— Я был в поле, — ответил Ван-Лун, не сводя глаз с ее лица.

И она снова кротко спросила:

— На каком участке ты был?

И сразу эта мысль возникла снова в его уме, и он закричал, плача и смеясь:

— Я помню, я помню! Сын мой, я выбрал себе место в земле: оно ниже моего отца и дяди и выше Чина, рядом с вашей матерью. И мне хотелось бы видеть свой гроб, прежде чем я умру.

Тогда старший сын Ван-Луна воскликнул почтительно и сообразно приличиям:

— Не говори этого, отец мой, я сделаю, как ты велишь!

И он купил покрытый резьбой гроб, вытесанный из цельного ствола благоуханного дерева, которое идет только на гробы и ни на что больше, потому что это дерево прочно, как железо, прочнее человеческих костей.

И Ван-Лун утешился. Он велел внести гроб в свою комнату и смотрел на него каждый день.

Потом он подумал о другом и сказал:

— Я велю перенести его в старый дом, там проживу остаток моих дней и умру там.

И когда сыновья увидели, что все его помыслы сосредоточились на этом, они сделали по его желанию, и он вернулся в дом на своей земле вместе с дурочкой и Цветком Груши и слугами, какие им были нужны. И Ван-Лун снова поселился на своей земле, оставив дом в городе и семью, которую он основал.

Прошла весна, и лето сменилось временем жатвы, и перед наступлением зимы жарко пригревало осеннее солнце. Ван-Лун сидел на том же месте у стены, где сиживал его отец. И он теперь не думал ни о чем, кроме еды, питья и земли. Но он думал не о том, какой урожай принесет его земля, и не о том, какие нужно сеять семена, — он не думал ни о чем, кроме самой земли. И иногда нагибался и брал землю в горсть, и сидел, держа ее в руке, и она казалась полной жизни в его пальцах. Он был доволен, держа ее в руках, и думал в полудремоте о ней и о своем гробе, который стоял в комнате, а добрая земля неторопливо ждала, пока он в нее возвратится.

Сыновья были к нему почтительны и приходили к нему каждый день, или по крайней мере через день, и посылали ему легкие кушанья, пригодные для его возраста, но ему больше нравилось замешивать болтушку из муки с горячей водой и хлебать ее, как делал отец.

Иногда он слегка жаловался на сыновей, если они приходили не каждый день, и говорил Цветку Груши, которая всегда была с ним:

— Ну, чем они так заняты?

Но если Цветок Груши говорила:

— Они во цвете лет, и теперь у них много дела; твоего старшего сына назначили чиновником в городе, и он ведет знакомство с богатыми людьми, и у него новая жена, а средний сын строит себе большую новую лавку.

Ван-Лун слушал ее, но не понимал ее слов и забывал обо всем, стоило ему посмотреть на свою землю.

Но однажды ум его прояснился. Это было в тот день, когда пришли оба его сына и, почтительно ему поклонившись, прошли вокруг дома в поле. Ван-Лун молча вышел за ними следом, и когда они остановились, он очень медленно подошел к ним. Они не слышали его шагов и ударов посоха о мягкую землю, и Ван-Лун слышал, как его средний сын сказал своим вкрадчивым голосом: