Пэрл Бак - Сыновья

Но Ван Тигр не мог убить сына. Нет, хотя он знал, что это его право, что каждый может убить сына, предавшего отца, и это будет сочтено справедливым, однако не мог этого сделать. Он чувствовал, что гнев его слабеет и убывает с каждой минутой. Он бросил свой меч на плиты пола и, прикрыв рот рукой, пряча дрожащие губы, пробормотал:

— Я слишком слаб, я всегда был слишком слаб, слишком слаб для военачальника.

Тогда юноша, увидев, что отец его бросил меч и сидит, прикрыв рот рукой, запахнул грудь и заговорил спокойно и рассудительно, точно убеждая старика:

— Отец, я думаю, ты не понимаешь. Никто из вас, стариков, не понимает. Ты не видишь, что делается во всей стране, не видишь, как мы слабы и как нас презирают.

Но Ван Тигр засмеялся принужденным смехом, стараясь смеяться как можно громче, и сказал громко, но не отнимая руки ото рта:

— Ты думаешь, что раньше никто об этом не говорил? Когда я был молод… А вы, молодые люди, думаете, что вы первые…

И Ван Тигр принужденно смеялся странным и непривычным смехом, и сын за всю свою жизнь не слышал, чтобы он смеялся так громко. Это укололо его, как могло бы уколоть острие какого-нибудь оружия, и пробудило в нем гнев, которого отец не знал за ним раньше, и он неожиданно крикнул:

— Мы не такие! Знаешь ли, как тебя зовут? Ты бунтовщик, главарь бандитской шайки! Если бы ты был известен моим товарищам, они назвали бы тебя предателем, но они даже не знают твоего имени. Что ты такое? Какой-то мелкий военачальник в провинциальном городке!

Так говорил сын Вана Тигра, который прежде был всегда послушен. Потом он взглянул на отца, и в ту же минуту ему стало стыдно. Он замолчал, густая краска прилила к его шее, и, опустив глаза, он начал медленно отстегивать свой пояс с патронами, со стуком уронил его на пол и больше не сказал ничего.

Но Ван Тигр не отвечал. Он сидел неподвижно в своем кресле, прикрыв рот рукой. Слова сына достигли его сознания, и какая-то сила начала убывать в нем и покинула его навсегда. Слова сына эхом отдались в его сердце. Да, он был только мелкий военачальник, да, мелкий военачальник в провинциальном городке. И он прошептал нерешительно и словно по старой привычке:

— Я никогда не был бандитом.

Сыну его стало стыдно, и он быстро ответил:

— Нет, нет, конечно нет!

И потом, словно для того, чтобы скрыть свой стыд, он сказал:

— Отец, я должен сказать тебе, что мне придется скрываться, если наша армия вступит в северные провинции победительницей. [4] Северный поход китайской красной армии (1927 год). Мой воспитатель готовил меня все эти годы и рассчитывал на меня. Он был моим начальником. Он не простит, что я выбрал тебя, отец мой.

Голос юноши упал, он быстро взглянул на отца, и в этом взгляде была скрытая нежность.

Но Ван Тигр не ответил, он сидел, как будто не слушая сына. Юноша продолжал свою речь и по временам взглядывал на отца, словно умоляя его о чем-то:

— Есть старый глинобитный дом, где я мог бы спрятаться. Я пойду туда. Если меня будут искать и найдут, они увидят не сына военачальника, а простого крестьянина!

Юноша чуть улыбнулся, как будто надеясь смягчить отца этой неудачной шуткой.

Но Ван Тигр не ответил. Он не мог понять, что значат слова сына: «Я выбрал тебя, отец мой». Нет, Ван Тигр сидел неподвижно, и горечь всей его жизни прихлынула к его сердцу. Мечты его разлетелись в эту минуту, как разлетается туман, среди которого человек шел долгое время, и, взглянув на сына, он понял, что не знает его. Да, Ван Тигр выдумал себе сына, создал его образ в своих мечтах, а теперь сын этот стоял перед ним, и Ван Тигр видел, что не знает его. Простой крестьянин! Ван Тигр глядел на сына и чувствовал, что странная, знакомая ему беспомощность снова надвигается на него. Это была та же беспомощность, которую он чувствовал в юности, когда глинобитный дом был ему тюрьмой. Еще раз отец его, старик, зарытый в земле, настиг его и наложил свою тяжкую руку на сына. И Ван Тигр взглянул искоса на своего сына и прошептал в руку, словно про себя:

— Не сын военачальника!

И теперь Вану Тигру казалось, что даже его рука не может дольше скрывать дрожания губ. Сейчас он заплачет. Так бы и случилось, если бы в эту самую минуту не открылась дверь и не вошел верный человек с заячьей губой, неся кувшин с вином, и вино было только что подогретое, дымящееся и душистое.

Верный старик взглянул на господина, как взглядывал всегда, входя в его комнату, и то, что он увидел, заставило его броситься вперед со всей быстротой, на какую он был способен, и налить горячего вина в стоявшую на столе чашку.

И только тогда Ван Тигр отнял руку от дрожащих губ, с жадностью схватил чашку, поднес ее к губам и выпил до дна, не отрываясь. Вино было крепкое, горячее и очень хорошее. Он протянул чашку и прошептал:

— Еще.

А все-таки он не заплакал.

Пэрл Бак появилась на международном литературном горизонте совершенно неожиданно.

— Я никогда не думала, — рассказывала Пэрл Бак автору этих строк в бытность его в Америке в 1934 г., — что буду писать романы, хотя меня всегда влекло к литературе.

Пэрл Бак всю свою жизнь провела в Китае. Внучка и дочь американских миссионеров, она и сама была активной миссионеркой.

Она принадлежит к той активной и наиболее культурной группе миссионеров, которые подготовляют почву и обрабатывают «паству» в целях облегчения империалистического проникновения в страну. Бак провела всю свою жизнь в китайских деревнях, в гуще крестьянской массы. День за днем, в течение многих лет она изучала быт и экономику китайской деревни. Прекрасное знание языка и обстановки дало ей возможность понимать окружающих ее людей, наблюдать, как складывается и разрушается уклад крестьянской семьи, рода, изучить процессы социальных отношений в китайской деревне.

Пэрл Бак уже известна советскому читателю по первому роману трилогии «Земля». «Сыновья» — второй роман этой трилогии.

Хотя в «Сыновьях» рисуется дальнейшая судьба сыновей Ван Луна, этот роман по существу так же, как и «Земля», является вполне законченным и самостоятельным романом.

Оба романа — «Земля» и «Сыновья» — написаны вне времени и пространства. Почти невозможно установить время и место действия романа. Догадки не могут дать ключа к выяснению этих, крайне необходимых для правильной оценки романа, данных. «Сыновья» написаны так, что их можно отнести к концу прошлого века и к настоящему времени. Безусловно, этот, якобы художественный, прием имеет вполне определенную цель другого порядка. Бак бдительно стоит на страже интересов своего класса. Живописуя о жесточайшей эксплоатации и дикой кабале миллионных крестьянских масс китайской деревни, она обходит молчанием все острые положения, требующие ясного недвусмысленного ответа. Даже тогда, когда волнение охватывает массы, она лишь крайне туманно и слабо намекает на тот путь, на котором угнетенные и обездоленные должны искать выхода.