Пэлем Вудхауз - Что-нибудь эдакое. Летняя гроза. Задохнуться можно. Дядя Фред весенней порой (сборник)

— Вот скажи, — попросил Монти, — как ты с этим Биджем?

— В каком смысле?

— Ну, питает он к тебе феодальную преданность? Хочет угодить молодому сеньору?

— Что ты порешь?

— Я не порю.

— Так говори яснее.

— Сейчас, сейчас. Дело вот в чем: у Биджа есть одна штука, которая мне очень нужна. Может быть, ты бы к нему пошел и, ну, оказал воздействие, использовал свое влияние, чтобы он был… как это… податливей.

— Ни черта не понимаю.

— У него эта рукопись, а мне он ее не дает.

— На что она тебе?

Как и в недавней беседе с виконтом, Монти решил, что честность — уместней всего.

— Ты все про нее знаешь?

— Да.

— Что Галли не хочет ее издавать?

— Да-да.

— А у «Мамонта» с ним договор?

— Нет, этого я не знаю.

— Договор. Папаша Тилбери рвет и мечет. У него всякие права, такие, сякие, чуть ли не скандинавские, а ты знаешь, какие перспективы у этой книжки? Вся помойка наших сэров и пэров! В общем, теряет тысяч двадцать, если Галли не уступит. Короче говоря, старик, он обещал мне, что возьмет опять к себе в обмен на рукопись. Он ведь меня выгнал.

— Я думал, ты ушел сам.

Монти скорбно улыбнулся.

— Возможно, такой ходит слух, — сказал он. — А на самом деле выгнал. Почему — долго рассказывать. Главное, если я ее украду, он возьмет меня обратно.

— Зачем тебе это нужно?

— Я должен где-то работать.

— Вроде тебе и тут неплохо.

— Могут уволить.

— Жаль.

— Да уж, очень жаль, — согласился Монти. — Но если ты мне поможешь, Тилбери меня возьмет и я смогу жениться.

Ронни, скажем так, передернуло. Нет, что же это такое! Уводят невесту и еще просят помочь. Он думал, Монти поделикатней…

— Сможешь?

— Да.

— На Саре Вирджинии Юарт?

— А? Э? О? Ах вот ты о ком! Нет, Сара умерла. Да, да, да. Умерла от чахотки. Жуткое дело.

— Ты говорил, от пневмонии.

— Нет. От чахотки.

— Ага, ага… Значит, ты любишь другую?

— Еще как!

— И она тебя любит?

— Жутко.

На Ронни снизошла беспечность. В конце концов, важно ли это? Важно ли вообще что-нибудь?

Тут на него вдобавок снизошла и страсть к широким жестам, дух Сиднея Картона [64] Герой исторической повести Чарлза Диккенса «Повесть о двух городах», жертвующий собой ради любимой. , с той лишь разницей, что Сиднею, если мы не перепутали, все это доставило радость, а ему — злобную скорбь.

Монти увел от него Сью. Она ушла не пикнув. Прекрасно. Что ж, он им покажет. Они увидят, что такое истинный Фиш.

— Зачем тебе Бидж? — сказал он. — У него рукописи нет.

— Что ты, есть. Я видел, он ее читал…

— А потом отдал мне. — Ронни взял кий и прицелился к шару. — Она у меня в ящике. Бери, если хочешь.

Монти ахнул. Сын Израиля, на которого внезапно посыпалась манна, не испытывал такой благодарности, удачно смешанной с удивлением.

— Ну, старик! — сказал он. — Ну, даешь!

Ронни не ответил, он был занят.

Гроза прошла, а Галли Трипвуд маялся и томился. Любимый газон промок, особенно не походишь; промок и шезлонг, не посидишь. Солнце сияет, это да, но мир — слишком мокрый для человека, который не любит сырости, словно кошка.

Он посидел в своей каморке, побродил по дому и наконец обосновался в холле, ожидая собеседника, способного оценить и случай из жизни, и рискованный лимерик. За приятной беседой не заметишь, как раздастся гонг.

Однако ему не везло. Прошел Монти, но после недавних ревеляций беседовать с ним не хотелось. Монти исчез в бильярдной, где сам с собой играл Ронни, потом появился снова и направился вверх по лестнице. Сурово глядя на него, Галли пробурчал: «Ну и гад!»

Вскоре показался Пилбем, криво улыбнулся и нырнул в курилку. К нему тоже не влекло — плетет интриги с этой Конни, носит мерзкие усики. Оставалось два варианта. И впрямь, Кларенс — у свиньи, Сью вообще куда-то исчезла, значит — или Ронни, или Конни. Видимо, она пьет чай. С ней давно пора побеседовать.

Только он это подумал, из сада явилась Сью.

Он окликнул ее, и она к нему присела. Ему показалось, что она неважно выглядит — нет той грации, той упругой легкости, которой он восхищался в Долли. Хотя кто его знает… Полутемно, свет неверный. Мало ли что померещится в тот час, когда день, в сущности, ушел, а до коктейля еще далеко!

— Привет, — сказал он.

— Добрый вечер.

— Что делали?

— Гуляла у дома.

— Ноги промочили?

— Вроде бы нет. А вообще, пойду переобуюсь.

Галли сурово покачал головой:

— Нет, не пойдете. Я тут тоскую.

— Ой, бедный!

— Да. В такой час обычно заглядывают себе в душу. Я этим не занимаюсь, мало ли что увидишь. Развлеките меня. Спляшите, спойте, загадайте загадку.

— Понимаете, я…

Галли взглянул на нее сквозь монокль. Так и есть, в плохом виде.

— Случилось что-нибудь?

— Н-нет…

— Точно?

— Д-да…

— Сигарету?

— С-спасибо, не надо…

— Радио включить? Про тритонов послушаем.

— Н-не надо, спасибо…

— Что-нибудь случилось?

— Нет, нет.

Галли нахмурился:

— Значит, это жара.

— Да, было жарко. Сейчас полегче.

— В грозу бывает плохо.

— Да, да.

— Боитесь грозы?

— Нет, нет.

— А многие боятся. Помню, Гледис сразу бросалась на шею соседнему мужчине. Гледис Твистлтон, вышла за Харингуэя. Только загремит, он всех выгонял из гостиной.

Галли оживился, как оживляются все златоусты от собственных рассказов.

— Про Булку Бенджера слышали?

— Кажется, нет.

— Жили мы летом в Сомерсетшире, ловили рыбу. Булка, Пробка, я, еще кое-кто. Началась гроза. А надо заметить, Булка очень много врал. Прекрасный человек, ничего не скажу, но врал — без перерыва. Тогда он хвастался племянницей — и то она умеет, и се. Итак, сидим мы в грозу дома, а он говорит, что эта девица быстрее всех печатает на машинке.

Сью оперлась подбородком о руку.

— Ну хорошо, мы удивились. Казалось бы, хватит. Но остановиться Булка не мог. От этой машинки, видите ли, она быстрей играет на рояле. Не лучше — она всегда играла превосходно, а именно быстрее. «Верьте, — говорит, — не верьте, на Marche Funebre у нее уходит сорок восемь секунд».

Мы говорим: «Ну уж прямо сорок восемь!» Он не сдается: «Да, проверял по хронометру». И тут Пробка, человек честный, возьми и скажи: «Ты, Булка, врешь. Переврал самого Псину Уилкса». Это был наш пеликанский чемпион. «Опасно сидеть с тобой в грозу». — «Это почему же?» — «А потому, что Бог накажет».

Булка говорит: «Пожалуйста. Если она за сорок восемь секунд не отбарабанит Шопена, пусть наказывает». И что бы вы думали? Ка-ак бабахнет, ка-ак сверкнет — смотрим, а Булка под столом. Очень расстроился. Посмотрел на потолок и говорит: «Ну, Ты прямо ловишь на слове!»

Он помолчал.

— Да? — сказала Сью.

— То есть как «да»? — спросил он с той самой интонацией, с какой укорял Всевышнего сам Булка.