Герман Казак - Город за рекой

Толпившиеся кучами люди были заняты своим делом и не обращали внимания на то, что происходило на другом краю площади. Роберт незаметно влился в толпу мужчин их азарт передался и ему. Он присоединился к одной толпе, в центре внимания которой были двое мужчин: молодой с оттопыренными ушами и старик со вздернутым носом. Старик придирчиво оглядывал и ощупывал тужурку которую перед тем стащил с себя молодой. Видя, что старик мнется, хозяин тужурки усиленно расхваливал ее, показывая то на утепленную подкладку, на которой нашиты были заплаты, то на пуговицы из оленьего рога, и на все высказываемые сомнения старика бурно возражал, отстаивая преимущества своей вещи. Тот, зажав локтем пару высоких сапог из невыделанной кожи, переминался с ноги на ногу и отвечал отказом на предлагаемый товар.

Из мужчин, что их окружали, одни горячо поддерживали хозяина тужурки, другие держали сторону владельца сапог и этим только мешали договориться об обмене, а тут, судя по всему, речь шла именно об обмене. Один убеждал, другой уговаривал, и это выглядело так, как будто каждый хотел обмануть другого. Если курносый показывал на дыру на рукаве тужурки, то второй, с оттопыренными ушами, тотчас обращал внимание на треснувшую подметку у сапога; так они тыкали поочередно пальцем в тот или иной изъян, пока наконец не пришли к обоюдному согласию, решив под бурные выкрики болельщиков, что обе вещи стоят одна другой. Все же молодому, казалось, так важно было заполучить высокие сапоги, что он нехотя решился под одобрительные возгласы сторонников старика отдать за них в придачу к обменной вещи еще широкий ремень, который был у него на поясе.

— Ладно! — крикнул старик. — Идет!

— Идет! — подхватили хором обе партии, скрепляя договор, в то время как сапоги и тужурка переходили из рук в руки их владельцев.

Сторонники обоих мужчин поздравили того и другого с удачным обменом, и жужжание голосов понеслось, подобно потревоженному пчелиному рою, дальше через площадь. Мужчины, совершившие обмен, разошлись в разные стороны и устремились к другим кучкам, болельщики же еще долго обсуждали состоявшуюся сделку. Роберт последовал за молодым, который бойко вышагивал с сапогами в руках, хвастливо размахивая ими, чтобы привлечь внимание. Скоро вокруг него уже сбилась новая кучка людей, каждый совал ему свою вещь, подстрекая к обмену. Один держал наготове шапку из бараньего меха и пару кожаных перчаток, Другой давал понять, что может пожертвовать своими вязаными цветными носками, третий предлагал рубашку и шелковый галстук, четвертый — пальто крикливого цвета. В то время как мужчина с сапогами разглядывал, примериваясь, предлагаемый товар, сторонники желающих обменяться наперебой расхваливали достоинства вещей, подбивая хозяина сапог к обмену.

Снова начался шумный торг, который завершился обменом. Бойкому удалось выторговать за пару сапог барашковую шапку и пару кожаных перчаток, которые он обменял затем на пальто. Курносый же тем временем за куртку с пуговицами из оленьего рога приобрел чугунок, но тот вскоре перешел к новому владельцу за перстень с печаткой. Кто-то под смех публики стягивал с себя штаны, ибо непременно хотел получить от человека с оттопыренными ушами чемодан, который тот уже получил взамен пальто. Там и тут мужчины сбивались в новые кучки, предлагая на обмен свои вещи, там и тут затевался торг, причем каждый стремился как-нибудь да надуть другого. Вещи переходили из рук в руки как разменные монеты, и хор праздных зевак все громче выкрикивал: "Ладно! Идет!" Портфель обменивался на зонт, зонт — на исподнюю рубаху, рубаха — на шотландские гольфы, те в свою очередь на вязаные нарукавники, и так до тех пор, пока нарукавники не обменивались снова на портфель, а зонт, пройдя подобный же круг, не возвращался наконец к своему прежнему владельцу. И каждый финал сопровождался бурным ликованием зрителей-болельщиков.

Все громче звучали подзуживающие возгласы из толпы, всеобщее возбуждение нарастало. Там и тут мужчины брались под руки и шли цепью на другую цепь, толкая и тесня каждого, кто попадался на пути, и притоптывая ногами, как в грубой крестьянской пляске. Там и тут раздавались выкрики, предлагались вещи на обмен. Отдельные группы объединялись. Неожиданно Роберт оказался окруженным разгулявшимися толпами, наседавшими на него со всех сторон. Он пытался протесниться сквозь них, устремляясь то в один, то в другой образующийся просвет, но круг всякий раз тотчас смыкался перед ним. Люди злорадно кричали: "Третейский судья! Арбитр!" Они то отступали, то снова надвигались на него, пока не оттеснили на середину площади. Солнце стояло уже совсем низко над горизонтом.

Он оказался в плотно сжатом кольце, где подходил к концу последний торг-обмен. Курносый снова натягивал свои сапоги, которые выторговал напоследок, а мужчина с оттопыренными ушами выпрашивал свою тужурку, однако того, что он предлагал в обмен за нее промежуточному владельцу, было, как видно, недостаточно. "Третейский судья! Третейский судья!" — вопила толпа. Кто-то начал размахивать в воздухе платком, и тотчас взметнулись над головами десятки других платков, белых и цветных. Роберт поднял кверху кружевную шаль и тоже стал ею размахивать. Он и не увидел, как бойкий выхватил шаль у него из рук и бросил партнеру, который не уступал ему куртку. Но тот не удовлетворился прибавкой. "Третейский судья! Третейский судья!" — взывала толпа.

— Господа! — воскликнул архивариус, который стоял стиснутый с боков обоими торговавшимися мужчинами, — я чужой здесь. Вы не можете от меня требовать, чтобы я…

Его слова утонули в шуме голосов. Мужчина с оттопыренными ушами злобно выхватил у Роберта трость, швырнул ее под ноги партнеру и рванул у него из рук куртку. Он вряд ли заметил, что одна из пуговиц была оторвана. Круговой обмен на этом завершился. Каждый из мужчин снова вернул себе свою вещь. Если даже это придавало всему действу характер некой игры, все же ни один из участников, казалось, не был уверен в правилах настолько, чтобы оставаться спокойным за ставку. Таким образом, это сулило удовлетворение, приятную неожиданность — снова вернуть свое как нечто новое.

Первые сумеречные тени легли на площадь в котловине. Платки, только что развевавшиеся в воздухе, опустились, толпа разом притихла и хлынула безмолвно с площади, растекаясь по расходившимся от нее веером улицам. Люди убегали, стараясь не смотреть друг на друга. Роберт увидел, как через пустеющую арену медленно шел господин в сером цилиндре. Его появление спугнуло, как мышей, последних людей. И торговцы, поснимав и прибрав свой товар на лотках, поспешно разбежались.

Удрученный, архивариус медленно всходил в гору наугад по какой-то из улиц, надеясь, что потом как-нибудь да выйдет к Старым Воротам. Что-то как бы сверлило его неприятно в затылок. Он обернулся, но не увидел никого, кто бы смотрел ему вслед или шел за ним. Он чувствовал себя обманутым, лишившись кружевной шали, которой хотел приятно удивить Анну, и трости, что сгодилась бы ему в прогулках по городу. Итак, никакой осязаемой вещи он домой не принесет. Он, однако, скорее, чем ожидал, и еще до наступления ночи добрался до Архива, где в комнате в пилоне его ждал ужин, принесенный Леонхардом. Долго сидел в этот вечер хронист, погрузившись в думы. Тишина действовала угнетающе. Около полуночи он услыхал звук рожка. Это был сиплый звук, похожий на звучание охотничьего рожка, созывающего на охоту.