Герман Казак - Город за рекой

Ландшафт, как декорации на заднем плане, проплывал мимо вагона.

К вечеру поезд остановился. Ночью — так сообщили — транспорт стоит. Пассажиры повылезали из поезда и расположились на узкой полосе между железнодорожными путями и откосом. Сбились в группы. Дети пошли собирать хворост и щепки. Женщины принесли воды из колодца с одного сгоревшего крестьянского подворья. Несколько человек ходили к снабженческому вагону за продовольствием. Среди них был и Роберт. Над горизонтом нависли тяжелые тучи. Переход от сумерек к ночи происходил постепенно, не так, как в городе за рекой, над которым небо всегда оставалось неизменным, одного цвета. Краски земли радовали Роберта.

Большинство пассажиров ночь провело в вагонах. Спали на полу, на охапках соломы, ворочаясь с боку на бок. Все поднялись, едва забрезжил рассвет.

Прокурист обнаружил, что у него стянули сапоги прямо с ног. Как человек сметливый и расторопный, он быстро обменял свою порцию супа, который раздали пассажирам, на пару деревянных сабо. Позже, когда поезд уже тронулся, заметили, что отсутствует господин в куртке. Поговаривали, что его (он ночевал не в вагоне) убили.

Пополудни с поезда сошла группа колонистов, чтобы примкнуть к колонне фургонов, которая тянулась вдоль опушки сосновой рощи. Роберт увязался было вместе с ними, но его сочли лишним. И он остался. Зато один из колонистов уступил ему свой гамак. Бывший архивариус подвесил его в углу вагона, который он себе облюбовал.

На следующий день поезд был остановлен на свободном перегоне. Молодым мужчинам и женщинам вручили в руки кирки и лопаты и погнали их на уборочные работы сроком на неделю в одно из близлежащих селений — расчищать завалы развалин и мусора. Никакие протесты не помогли. Только ловким пройдохам удалось отвертеться от работ за пачку табака, которую каждый из них вовремя сумел подсунуть лицам, руководящим работами. Остальные же, застигнутые врасплох, зашагали к месту назначения.

Другие люди заполнили вагоны. Ночью Роберт спал в гамаке. Ему это очень нравилось.

Все реже возникало у него искушение присоединиться к какой-нибудь группе, выходившей на той или иной станции. Сначала он, правда, думал, что прямиком направится к своему прежнему месту жительства. Но уже встреча с журналисткой, назвавшейся Беттиной, поколебала его в этом намерении. Вообще-то он и раньше думал, что оставляет город за рекой не для того, чтобы возвращаться к прежней жизни. Слишком глубоко он был втянут в это существование вне времени, чтобы находить удовольствие в мгновенном, временном. Это был не сон, который можно было разом стряхнуть с себя, не развлекательное путешествие, из которого возвращаются домой, назад, в бюргерское общество.

Мог ли он появиться перед Элизабет и сказать: "Вот я и вернулся!" Могла ли она постигнуть непостижимое! Тут были бы обязательно слезы, а то и немые упреки, ревность, затаенное страдание. Беттина теперь, возможно, служит в какой-нибудь конторе. Эрих, наверное, занялся сельским хозяйством. Я не вернулся, Элизабет, меня здесь вовсе нет, я получил только отсрочку у Сибиллы, дополнительное время, я не знаю, в чем состоит задача, я больше не ваш, старый дом не мой.

Лучше было оставаться исчезнувшим, пропавшим без вести, как прежде. Так было правильнее. Промежуточное царство не отпускало его. Обустроиться в этом вагоне, все время ехать, все время быть в дороге — это больше теперь для него подходило. Невозможно было продолжать жизнь от той точки, на которой он когда-то остановил ее, и делать вид, будто ничего за это время не случилось. Где-то осесть, укорениться, на прежнем ли месте, на новом — это было не для него. Хорошо, что бывали остановки, не только ночью, когда вообще движение останавливалось, но и днем, когда вагон отводился на запасный путь и проходили часы, а то и день-другой, пока его не прицепляли к новому составу; так он имел время предаться размышлениям, побродить, побыть наедине с природой в разные сезоны года и знать, что дорога не кончается, что еще предстоит путь, дальше и дальше.

Роберт ехал по своей стране. Новый день — новый отрезок пути, новая местность, новая земля. Равнина, болота, степь, горы и долы, реки и озера, поросшие лесами округлые вершины холмов. Он ехал. Снова и снова огромные кладбища с покосившимися крестами, вырубленные леса, развалины, кучи щебня и битого кирпича. Покореженные фабричные корпуса, жалкие бараки, переполненные квартиры. Среди завалов кучки людей, сидящих на корточках и тупо смотрящих перед собой. Руины, ничейная земля. Серые толпы бесприютных, армии нищих, которых гнали от дома к дому. Бродяги, мародеры, разбойники.

Порой ему казалось, что земля кругом больна, что жизнь напоминает разоренные опустелые корпуса бесконечного госпиталя, в которых никто уже не может найти свою койку.

Обрубки стволов в человеческий рост, как брошенные костыли, чахлая трава, серые лишайники на голых суках. Заросли осин и берез, насквозь пронизанные лучами солнца.

Деревеньки проплывали мимо вагона, подобно оазисам посреди всеобщего запустения и разорения. Согнутые спины стариков, возделывающих поля. Ребятишки провожали взглядами поезд, изредка кто-нибудь махал вслед рукой. Процессии с молебнами о пропавших без вести, голодные походы безработных. Большие города, очаги разрушения, оставались в стороне. Остановки делались обычно на открытой местности, вблизи небольших населенных пунктов или в предместьях старых городов.

Пыль лета уже легла на кроны деревьев. Вода в прудах подернулась ряской, и по ночам дул теплый ветер. Колосились поля. Гомон птиц будил его по утрам. Он не мог наслушаться их свиста и щебетания, не мог насладиться голосами живой природы, стрекотанием и жужжанием, шелестом деревьев, плеском воды в озерах и речках, шумом дождя, звоном капели.

Время от времени отдельные вагоны отцепляли, оставляли стоять на разъездах по нескольку дней кряду, потом присоединяли к новому составу. Уже давно считалось, что товарный вагон, в котором обретался Роберт, как бы принадлежал ему, и он никем больше не занимался. Мало-помалу он приспособил его для жилья, поставил там стол и умывальник, постелил несколько циновок взамен прежней соломенной подстилки. Деревянный ящик приспособил для хранения посуды и запаса пищи. Нашлась железная печка с плитой, дымоходом служила изогнутая труба, которая через отдушину в крыше выводилась наружу. Уголь он доставал на паровозе. Даже одеяло он сумел раздобыть. Гамак весело покачивался в углу. Больше он ни в чем не нуждался. Это было великолепное путешествие через жизнь, не обремененную имуществом.

Обслуживающий персонал поезда скоро узнал о нем, таинственном пассажире, который, как говорили, ехал из далекой страны, лежавшей на краю света, из Индии, может быть, из Китая. Власти не чинили ему никаких препятствий, позволяя жить в товарном вагоне. У него не требовали ни объяснений, ни документов. В высших инстанциях как будто даже одобряли, что вот есть такой-то, который не претендует на законное утверждение, на иммиграцию, на свидетельство о гражданстве, не просит постоянного жилья, не притязает на городскую квартиру. Его считали неким чудаком, дервишем, странником, современным путешествующим святым. О странном этом явлении скоро заговорили в народе, сложилась даже своего рода легенда о Роберте-Странствующем, как прозвали его. Люди рассказывали друг другу то и это — к примеру, что он-де имеет волшебную книгу, которая будто бы написана таинственными чернилами, невидимыми для постороннего глаза, что он терпеливо выслушивает всякого, но делает это иначе, чем обычные духовники, дружелюбнее и с большим пониманием. Говорили также о том, что он знает средство от страха перед смертью.