Уильям Фолкнер - Свет в августе; Особняк

Что узнал — что он сделать хотел?

Нет пока еще. Вижу, у нее терпения было побольше, чем у тебя Он продолжает:

«Значит, поели мы, и улегся я на одеяло. Устал; вытянуться было приятно. И подслушивать их или, там, делать вид, что сплю, я не собирался. А потом, они же сами попросили их подвезти, я их к себе в машину не заманивал. И если им захотелось поговорить при чужом, не отойдя в сторонку, — это их дело. Так мне и пришлось узнать, что они за кем-то охотятся — не то ловят его, не то ищут. Вернее сказать — она. И тут я говорю про себя: «А-а. Вот вам еще одна девица, которая решила в субботу ночью узнать то, про что мама, воскресенья дождавшись, у священника спрашивала». Имени его они не называли. И не знали, куда он от них сбежал. И я так понял, что если бы они знали, куда он направился, то его бы вины тут не было — этого, который бежал. Это я быстро понял. И вот, слышу, он ей толкует, что они так могут ездить из штата в штат, пересаживаться с грузовика на грузовик до конца дней и следов его не найдут, а она сидит себе с ребенком на бревне и слушает — тихо и вежливо, как каменная, и, видно, уговорить ее или расшевелить — примерно так же просто. «Да, брат, — говорю я себе, — что она в голове, в кабине ехала, а ты в кузове сидел, на улицу сзади ноги свесив, — так порядок этот, видно, не сегодня у вас заведен». Но ничего, конечно, не сказал. Лежу, а они разговаривают, — вернее, он разговаривает, негромко. И о женитьбе даже не поминает. Но говорил-то он, конечно, о ней самой, — а она себе слушает спокойно, как будто слышала уже не раз, и знает, что ей даже утруждаться не надо отвечать ему да или нет. И улыбается потихоньку. Только он этого не видел.

Потом он как будто сдался. Встал с бревна и ушел. Но лицо его я видел, когда он повернулся, — и понял, что сдаваться он даже не думает. Он просто сделал последнюю попытку и теперь до такого отчаяния себя накрутил, что готов был всем рискнуть. Так и хотелось ему сказать, что сейчас он решился на то, что надо было первым долгом сделать. Но, видно, у него были свои резоны. В общем, ушел в темноту, а она на месте сидит, лицо опустила, и все еще потихоньку улыбается. И вслед ему даже не поглядела. Наверно, поняла, что ему хочется одному побыть и накрутить себя на то, что, она ему, может, с самого начала советовала, только не словами — даме это, ясное дело, неудобно; даже такой даме, у которой семья завелась в субботу ночью.

Но скорее дело было и не в этом. А может, ей место или время показалось неподходящим, не говоря уже о зрителях. Словом, встала она немного погодя, посмотрела на меня — я, конечно, не шевелился — и влезла в машину, а немного погодя, слышу, все там затихло, — значит, спать улеглась. А я лежу, — сна уже ни в одном глазу, — и довольно эдак долго. Но чувствую, он где-то близко — ждет, наверно, когда костер потухнет или когда я усну покрепче. И точно, только костер потух, слышу, подходит, тихо, как мышь, стал надо мной, смотрит сверху и слушает. Я — ни звука; не помню, может, всхрапнул ради него разок-другой. Короче говоря, направляется к машине, да так, как будто по яйцам ступает, а я лежу, смотрю на него и думаю про себя: «Эх, брат, если бы ты сделал это прошлой ночью, ты бы ночевал сегодня на шестьдесят миль южнее. А если бы — позапрошлой ночью, я бы вас и вовсе не повстречал». И тут я немного забеспокоился. Не от того забеспокоился, что он с ней может что-то сделать, чего она не хочет. По правде говоря, болел-то я за мужичонку. То-то и оно. Я не знал, как мне поступить, когда она закричит. Я знал, что она закричит, а если я вскочу и побегу к машине, это его спугнет, а если не побегу, он сообразит, что я не спал и следил за ним все время, и это его еще скорей спугнет. Только зря я беспокоился. Я мог бы это сразу понять, как только их увидел».

Я чувствую, ты и так не беспокоился, потому что знал уже, как она поведет себя в таком случае , — говорит жена.

Точно , — соглашается муж. Я не хотел, чтобы ты сама про это догадалась. Да-а. Я думал, что на этот раз хорошо запутал следы

Ну, рассказывай. Что вышло?

А что может выйти с такой здоровой, рослой девушкой, когда ее не предупредили, что это всего-навсего он, а несчастный мужичонка и без того уже расплакаться готов, все равно как второй ребеночек? Он продолжает:

«Никакого крика не было, ничего. Я только видел, как он влез потихоньку в кузов и пропал, потом, — наверно, до пятнадцати можно было медленно досчитать, — ничего, потом слышу, такой вроде возглас удивленный — проснулась, значит, но только удивилась, и недовольна слегка, но не испугалась нисколько — и негромко так говорит:

— Ай-ай-ай, мистер Банч. Как вам не совестно. Так ведь можно и ребенка разбудить. — И сам он из задней двери появился. Не быстро, и совсем даже не своим ходом. Плюнь мне в глаза, если мне не показалось, что она подняла его и спустила обратно на землю, как этого ребеночка, если бы ему было, ну, так лет шесть, — и говорит: — Подите, ляжьте, поспите. Завтра нам опять ехать.

А мне прямо глядеть на него стыдно, — не дай бог узнает, что хоть одна живая душа видела или слышала, какая у него вышла осечка. Плюнь мне в глаза, если мне вместе с ним не хотелось провалиться сквозь землю. Правда, я к земле ближе был. А он стоит там, как она его поставила. Костер уж совсем догорел, и я его еле вижу. Но знаю, как я бы там стоял и чувствовал себя на его месте. Голову бы опустил, как будто Судья сейчас скажет: «Уведите его и поскорее повесьте». Но лежу — и ни звука, и чуть погодя слышу, он уходит. Слышу, кусты затрещали, как будто бросился напролом, очертя голову. Потом рассвело, а его все нету.

Ну, я ничего не сказал. Что тут скажешь? Я все-таки надеялся, что он объявится — стыдно или не стыдно, но из кустов выйдет. Развел я костер, начал завтрак готовить и немного погодя, слышу, вылезает из грузовика она. Я не оглядываюсь. Но, слышу, стоит так, как будто озирается, как будто угадать хочет по костру или по одеялу моему, тут он или нет. Я — ни слова, и она — ни слова. Пора уже вроде собираться и ехать. Но, думаю, не бросать же ее посреди дороги. И еще думаю — услышала бы моя жена, что я разъезжаю с хорошенькой деревенской девушкой и младенцем трех недель от роду — пускай она и говорит, что мужа разыскивает. Или теперь уже — обоих мужей. Поели мы, значит, и я говорю:

— Ну, путь у меня не близкий — надо собираться. — А она ни слова не говорит. Я на нее поглядел и вижу, лицо у нее спокойное, как ни в чем не бывало. Плюнь мне в глаза, если она хотя бы удивилась или чего-нибудь. Ну и положеньице. Что с ней прикажешь делать — а она уже и вещи собрала, и кузов веткой вымела, и уж чемодан этот картонный там, и у задней стенки одеяло сложено в виде подушки; и я говорю про себя: «Неудивительно, что ты обходишься. Когда они от тебя сбегают, ты просто подбираешь, что от них осталось и идешь дальше.