Павел Вяземский - Письма и записки Оммер де Гелль

Когда княгиня Голицына, возвратясь из продолжительного путешествия по Италии, появилась в Петербурге, император, который искренно восхищался ею, постарался сам сблизить этих двух женщин, считая их достойными оценить друг друга. Как он предвидел, так и случилось: тесная дружба восстановилась между ними, но, к великому огорчению императора, благодаря влиянию г-жи Криденер, присоединившейся к ним, эта дружба сделалась основанием сообщества, стремящегося только к распространению учения Христова.

Сначала смеялись над таким стремлением, потом встревожились, наконец, разными интригами заставили императора, находящегося под обаянием этих трех женщин, удалить их от двора и выслать пожизненно в Тавриду.

Это решение, так мало соответствующее снисходительному характеру Александра, как говорят, было вынуждено статьею английского журнала, в котором император и дамское трио было предметом едких насмешек. Возмущенный взводимым на него обвинением, что он находится под опекой трех полусумасшедших женщин, император, к великой радости придворных и завистников, подписал их изгнание. Эти женщины видели в случившемся факте только проявление божественной воли, предназначающей их к распространению истинной веры между последователями Магомета. Они из христианского смирения не захотели иметь другого конвоя, кроме унтер-офицера, служба которого состояла охранять их во время пути. Их отъезд произвел настоящее смятение в Петербурге. Все хотели видеть этих знатных дам в простой, грубой одежде. Двор насмехался, но народ, всегда впечатлительный относительно религии и притом терявший в г-же Криденер преданную покровительницу, с уважением и сожалением сопровождал наших путешественниц до берегов Невы, откуда они отправились 6 сентября 1822 года.

Два месяца спустя после этого странного отъезда, который каждым объяснялся по-своему, в холодное ноябрьское утро пришла в Таганрог одна из больших барок, употребляемых в России на всех судоходных реках для перевозки товаров. Эта лодка, по-видимому, временно была назначена для приема пассажиров, и это не ускользнуло от внимания матросов, работавших на рейде Таганрога; они сейчас же заметили особенное устройство моста и тот порядок, в котором были уложены тюки с товарами вдоль бортов. К тому же большой ковер, покрывавший переднюю часть лодки, подтверждал их догадку. Барка была широкая, плоская, с палубой и четырехугольным парусом. Ее острый нос изображал грубо вырезанное и раскрашенное изображение св. Николая. На корме возвышался деревянный крест, увешанный полинявшими лентами и ветвями ели, указывающими на суеверную набожность судовщиков. Экипаж, состоящий из 5–6 человек, отличался от прочих экипажей, прибывающих обыкновенно в Азовское море. Белый цвет кожи, рыжая борода, плетеная обувь из березовой коры и формой похожая на римские сандалии, в особенности же правильные черты новоприбывших указывали на великорусское происхождение. Это открытие увеличило любопытство обычных посетителей порта, тем более, что в это время года новые путешественники были редки.

Вид унтер-офицера, лежащего на ковре, дал повод к разным предположениям и долго занимал праздное воображение матросов; но сколько они ни бросали любопытных взглядов на мост и палубу, они не видали никого из таинственных пассажиров, находящихся на барке, и весь день прошел в тщетных ожиданиях. Правда, унтер-офицер сошел на берег и отправился к полицмейстеру и английскому консулу; узнали даже, что эти представители власти были на барке, но этим все и ограничилось, и публика никогда не узнала, откуда прибыла эта барка, куда она отправлялась и кто на ней находился. Вечером того же дня, по прибытии этого судна в таганрогский рейд, английскому консулу дано было знать через унтер-офицера барки, что одна дама-иностранка явится к нему в 8 часов вечера. Он с любопытством ожидал этого свидания и относительно его терялся в догадках. Как имя дамы, так и поводы к ее посещению были покрыты таинственностью, как будто рассчитанной на то, чтобы в высшей степени заинтересовать консула. Наконец пробило 8 часов, и через несколько минут дверь кабинета отворилась и в ней показалась особа, наружность которой, на первый взгляд, не могла оправдать любопытство британского представителя.

В своем длинном сером платье, настолько широком, что оно совершенно скрывало ее фигуру, в белой повязке на голове, она походила на русскую монахиню, собирающую подаяние на монастырь. Такое было мнение о ней г. Д<���жемса>, собиравшегося уже выпроводить ее, как вдруг иностранка, заговорив с ним прекрасным английским языком, превратила его дурное расположение в удивление, вскоре сменившееся глубоким интересом. Изящная фигура, благородный вид и обращение посетительницы сразу указывали ему на ее высокое происхождение. Сначала речь зашла об Англии. Незнакомка сообщила ему, что, прожив долго в этой стране, она пожелала видеть ее представителя в Таганроге. Потом, говоря об английском обществе, она осуждала его недостатки, называла самые аристократические имена совершеннейших джентльменов, доказывая этим, что долго была очень близка этому миру. Наконец, она приступила к главному предмету своего посещения, состоявшему в том, чтобы получить от консула подорожную для продолжения путешествия сухим путем. Консул, более занятый ее наружностью, чем разговором, был поражен изяществом ее выражений, видом достоинства, проглядывавшим во всей ее фигуре. Насколько он мог видеть, ей было около 50 лет. Черты ее лица, хорошо сохранившегося, носили следы красоты: профиль Бурбонов, большие голубые глаза, строгие линии, несколько высокомерная непринужденность обращения — все это придавало ее особе такой величественный вид, что г. Д<���жемс> не мог не почувствовать к ней симпатии, смешанной с почтением. Разговор сделался более откровенным. Эта странная женщина, наконец, призналась, что, увлеченная и обращенная баронессой Криденер и княгиней Голицыной, она была выслана вместе с ними в Крым, где и думает проповедовать христианскую веру.

Это неожиданное признание увеличило, конечно, удивление консула, который, естественно, сделал несколько замечаний относительно подобного намерения.

— Вот, сударыня, поистине примерная преданность, и Бог, конечно, благословит такое рвение служить ему! Разве у вас нет ни семьи, ни друзей, никого, кто бы более нуждался в вашей любви, чем эти грубые люди, которые не в состоянии оценить ваших побуждений и между которыми, я полагаю, не много вы найдете приверженцев, несмотря на все ваши обольстительные средства?

Эти последние слова, произнесенные, может быть, с намерением, произвели на иностранку ужасное действие. Она побледнела, смутилась и пролепетала едва слышным голосом, что все узы, связывающие ее с миром, порваны, так как гнев небесный давно обрушился на ее голову. Несколько минут молчания последовало за этим признанием. Консул, пристально смотря на это бледное и гордое лицо, выражающее какой-то страх, не знал, что делать. Смущение его так было сильно, что его светскость разом исчезла. Надо было во что бы то ни стало возобновить разговор, прерванный таким странным образом, но иностранка сама вывела его из затруднения, простившись с ним и возобновив свою просьбу о подорожной на следующее утро.