Наталия Роллечек - Избранницы

— Через час ужин… — сказала Йоася.

— И что, будешь есть?

— Нет, — прошептала она сквозь слезы. — Но мне хочется есть. Никто из вас не имеет при себе чего-нибудь съедобного? Я завтра бы отдала.

— Нет, — желчно отрезала Гелька, — Ты вообрази себе, что ты уже ела.

— Может быть, споем что-нибудь веселое? — предложила я.

— Нельзя веселое, потому что сегодня среда. Тихо! Кто-то идет!

Вошла сестра Алоиза.

— Я пришла узнать, намерены ли вы и дальше упорствовать в своем неразумном решении?

— Да! — Гелька сорвалась с места. — Да!

— Это ты говоришь от своего имени или от имени всех?

— Всех, всех… — нетерпеливо пробурчали мы.

— Тогда прошу вас по-прежнему не покидать трапезной, — выходя, сказала монахиня.

— Вы обратили внимание, что она будто бы даже осталась довольна нашим балаганом? — спросила Казя.

— Ну еще бы! Они же с матушкой-настоятельницей ненавидят друг друга, а значит, ей очень на руку, что мы тут голодаем из-за матушки…

Скрипнули двери, и в трапезную проскользнула Зоська.

— Зачем пришла? Почему не осталась в хлеву? — с подозрением допытывались мы.

— Я принесла вареные картофелины из ушата. На всех хватит, только я еще раз сбегаю. Сейчас, сейчас… Я спрятала их под кофту и под резинки в трусах… Нате!

Запыхавшаяся от быстрого бега, торжествующая от сознания всей важности своей роли и благородства своего подвига, Зоська преобразилась из злобной карлицы в маленькую озабоченную девчушку. Со смехом высыпа́ла она из-под трусов картофелины и давала их в протянутые девчатами руки.

Я поднесла теплую картофелину к губам, но тут же отшвырнула ее и разразилась истерическим смехом.

— Что случилось, Таля? Что ты делаешь?

— Выбросим эти картофелины!

Поглядывая то на меня, то на предмет своего вожделения, девчата сидели крайне удивленные.

— Почему?

— Потому что дело не в том, чтобы монахини не знали, что мы едим, а в том, чтобы мы на самом деле выдержали голодовку. Гелька, — с чувством отчаяния обратилась я к нашей предводительнице, — объясни им.

— Обойдемся без объяснений, — буркнула Казя, швыряя картофелину на пол.

Одна за другой девчата бросали картофелины; последней проделала это Йоася.

— Ей-богу, мне даже вчерашний торт не был так вкусен… — вздыхала она, облизывая палец.

Я взглянула на забытую всеми Зоську. Ее лицо, искаженное ненавистью и страданием, было бледно.

— Я-то для вас старалась, руки себе обварила, а вы назло мне… вы… — взвизгнула она, — меня презираете!

— Зося, не говори так, — взмолилась я, протягивая к ней руки. — Зося, я тебе все объясню.

— Не нужно. Издевайтесь надо мною! — Сняв трусы, она высыпала на пол остатки картофеля. Бросилась к двери и там столкнулась с сестрой Алоизой.

Монахиня отстранила рукой перепуганную воспитанницу и, выйдя на середину комнаты, остановилась возле кучки рассыпанных картофелин.

— А это что такое? — Она окинула взглядом наши лица с застывшими на них несчастными минами. — Ах, вот каким образом вы поститесь!

— Мы на самом деле постимся, — с болью в голосе пояснила Сабина. — А эти картофелины лежат… Ну, лежат себе… Зоська, скажи сестре, как это было… Она скажет правду, — заверила монахиню Сабина.

Сестра Алоиза обратила на Зоську свой испытующий взгляд. Мы умоляюще смотрели на ее сморщенное и злое личико…

Монахиня негромко кашлянула.

— Может быть, довольно этой комедии? Матушка, принимая во внимание вашу легкомысленность, неспособность обдумывать свои поступки и очевидную неосознанность вашей дерзости, прощает вас. Будем вместе молиться, чтобы бог помог нам обнаружить вора. В знак того, что матушка уже не сердится на вас, вы получите на ужин по сладкой булочке и какао. Дежурные, идемте на кухню за кастрюлей.

Йоася и Владка с радостными возгласами бросились к двери, отталкивая прижатую к стене Зоську. За ними побежали и остальные девчата. А спустя минуту через одну дверь под триумфальные выкрики воспитанниц дежурные вносили кастрюлю с какао, а через другую выносили потерявшую сознание Зоську. Она вся содрогалась от эпилептических конвульсий.

На полу в трапезной осталась кучка разбросанных картофелин — величественное свидетельство бескорыстного Зоськиного подвига.

Воровство, совершенное в карнавальную ночь, обострило неприязненные отношения между матушкой и сестрой Алоизой с новой силой. Сестра Алоиза упрекала матушку в отсутствии твердости по отношению к воспитанницам, в достойной осуждения — учитывая нашу спесивость — мягкотелости и податливости. А настоятельница выговаривала сестре Алоизе за то, что та убедила ее забрать старших девушек из вечерней школы, чем оттолкнула от монастыря несколько лучших и постоянных клиентов белошвейной мастерской, которые опекали приют от лица женского комитета общества святого Викентия.

— Было самое время, — говорила возбужденным голосом сестра Алоиза, — чтобы пресечь зло, которое вело свое начало от посещения девушками школы совместного обучения. Разве случай с Рузей не открыл матушке глаза на положение вещей?

И сестра Алоиза убежденно, страстно бросала матушке-настоятельнице обвинения в том, что она легкомысленно согласилась на проведение вечеринки евхаристичной молодежи — вечеринки, которая завершилась скандальным выступлением двух голых воспитанниц, «рыцарей господа Христа», и бесстыдной кражей, какой монастырь не видывал многие годы.

— Еще хуже самой кражи был тот факт, что сестра-воспитательница, — выдавила из себя матушка дрогнувшим голосом, — позволила себе оскорбление ксендза-катехеты публичным обвинением в воровстве кого-то из воспитанников ксендза…

— …А матушка-настоятельница по непонятным для нас причинам предпочитает обвинять собственных воспитанниц, нежели потревожить впечатлительную душу ксендза-катехеты…

Удар попал в цель, потому что в тот же вечер у матушки случился опасный приступ печени.

Конфликт обострился еще более с того момента, когда хоровые сестры разделились на два лагеря: сторонниц и противниц матушки-настоятельницы. Благодаря этому сестра Алоиза сблизилась с сестрой-свинаркой, поскольку эта легкомысленная конверская монахиня первой высказала во всеуслышание подозрение в воровстве со стороны гостей приюта на карнавальном вечере. Пожимая от удивления плечами, глядели мы, как эти две монахини, еще совсем недавно отдаленные друг от друга более, чем луна от земли, прогуливаются во время рекреации по коридору. Зато матушка оказывала явные знаки внимания сестре Зеноне, старой конверской монахине, которую не любила сестра Алоиза за ту привязанность, коей награждали ее наши малышки. Сестра Дорота жаловалась на сестру Юзефу, стоявшую на стороне настоятельницы, что та взваливает на нее всю работу, оберегая сестру Зенону от трудов. В монастыре поднялась суматоха, поскольку одни монахини брали под защиту сестру Дороту, другие — сестру Зенону.