Наталия Роллечек - Избранницы

Бюст Пия X сразу же после пасхальных торжеств девчата притащили в мастерскую и обшитую полотном (на что пошли куски, отрезанные от простынь) гипсовую статую установили на столике за ширмой. Сестра Юзефа благожелательно восприняла наше повествование о доброй пани, которая в отсутствие сестер вручила Казе манекен в качестве дара для мастерской, попросив взамен только не забывать и молиться за нее.

Со стороны монахинь мы не опасались никаких подозрений. Беспокойство в нас вселяло совсем другое.

Однажды, когда я перебинтовывала покалеченную руку, то заметила многозначительный взгляд, которым Владка обменялась с Зоськой.

— Лучше попроси прощения у господа бога и не противься ему, — сказала Владка.

— За что я должна просить прощения у господа бога? — удивилась я.

— За святотатство. Ты била молотком по голове святого отца, и господь бог сразу же покарал тебя — ты поскользнулась и растянулась на полу. А потом свалилась с лестницы и едва не убилась. Теперь вот снова покалечила себе руку. Господь бог тебя предостерегает. Иди исповедуйся.

— В чем? Что лупила молотком в гипс?

— Это был никакой не гипс, а изображение высшего наместника Христова, — с гордостью отрезала Владка.

— Поцелуй себя в нос! Ты что, не знаешь, что у фигуры была раздроблена голова? Я только расколотила ее до конца.

— И все равно это грех, — упрямо продолжала твердить Владка, — чтобы изображение святого отца служило манекеном. Возьмите его и отнесите обратно в ризницу. Что он в небе подумает о нас? Ведь ему должно быть страшно неприятно; на его памятник женщины напяливают блузки. Это же в самом деле нескромно. Они будут раздеваться и вешать на него свою одежду.

— Зоська, — простонала я, обращаясь к ехидно усмехающейся горбунье, — скажи этой святоше, этой круглой идиотке, что она несет чепуху.

Зоська, для которой суть вопроса была совершенно безразлична, но которую развлекала и радовала начинавшаяся стычка, лукаво усмехнулась:

— Я не знаю. Спросите об этом матушку.

В трапезную вошли несколько девчат. Увидев Казю, я бросилась к ней:

— Казя! Владка хочет, чтобы мы отнесли назад манекен, говорит, что это святотатство и что Пий X страдает на небе.

— Ничего, — спокойно ответила Казя, — он не просил Владку о заступничестве. Хорошо, что ты мне напомнила. Мы заработали в мастерской чистых двенадцать злотых. Из них я заплатила гуралу за морковь восемь злотых. Осталось четыре. Их я истратила на пряжу для штопания чулок малышкам и еще задолжала в магазин один злотый. Но так как Зоська отказалась от штопания, то пусть она и заплатит. — Тут Казя обратилась к Зоське: — Давай деньги!

Зоська сунула руку за резинку трусов, отвязала матерчатый мешочек, высыпала из него пятизлотовые монеты и, красная, как рак, одну из них швырнула на стол.

— Нате!

Монета переходила из рук в руки, возбуждая удивление и недоверие.

— Откуда ты взяла? Украла, признайся!

— Не украла!

— А значит что же, нашла?

— Не нашла. Заработала.

— Болтай, да знай меру. Где?

— Не скажу, потому что вы сразу захотите собезьянничать, а не за тем я мучилась, чтобы свой секрет выдавать.

Эти разумные слова убедили нас.

— Значит, не скажешь? — спросила Казя, взвешивая монету на ладони.

— Нет.

— Тогда, может быть, признаешься, сколько из заработанных денег ты проела?

— Пока — нисколько. Но в другой раз проем все, а вам — фигу с маслом дам.

Казя подскочила к нахмуренной Зоське и громко чмокнула ее в щеку.

— Прекрасно, Зосенька, ужасно тебе благодарны. Я совсем не знала, что ты такая славная.

— Ну да, — буркнула Зоська и, хлопнув дверью, чтобы не показывать своего удовлетворения, вышла из трапезной.

Клиентки были щедры. Каждый вечер мы гнули спины, штопая носки, ворохи рваного белья и занавесок.

В это время все монахини находились в часовне, и потому можно было разговаривать значительно свободнее. Но из-за Владки мы чувствовали себя более уныло, настроение становилось все хуже, а разговор никак не клеился. Владка, день ото дня набираясь все большей смелости, громко требовала установить бюст в более приличествующем месте, против чего, однако, протестовали все без исключения.

— Запомни: как только пискнешь хоровым сестрам хоть одно слово, мы сделаем с тобою то же самое, что с бюстом, — размозжим тебе голову молотком.

— Можете делать, — спокойно отвечала Владка. — А я не хочу смотреть, как святой отец страдает у нас от унижения.

— Тра-та-та! Святой отец испытывает бо́льшее унижение в небе, когда видит, как «рыцарь господа Христа» Владзя, член содалиции, крадет на кухне смалец и слизывает пенку с молока.

Мы защищались активно, упорно, однако Владкины слова начинали действовать на наше воображение. Во время работы в мастерской девчонки все чаще начали поглядывать на ширму. Казалось, что оттуда долетают какие-то тревожные дуновения ветра. Йоася вздыхала и, откладывая работу, говорила:

— Знаете, у меня такое ощущение, будто бы кто-то встал за моей спиной.

— Это потому, что тебе штопать уже не хочется.

— Кажется, что-то охнуло за ширмой, — прошептала Сташка, с тревогой глядя то на ширму, то на нас.

— Я вот тебе сейчас охну! — по-матерински успокоила ее Сабина. — Смотри, куда иголку втыкаешь!

— А я вам говорю, пожалеете… Во имя отца и сына… Ой, что-то схватило меня за шею! — И Владка срывалась с места.

Все хуже чувствовали мы себя в огромной мастерской перед столом, заваленным кучами рваного белья. В один из вечеров Зоська, среди ругательств и вздохов, заявила нам, что с некоторого времени ее преследует тень без головы. Никто, кроме Владки, в это не поверил, но сплетня о тени без головы, которая то появляется, то исчезает, быстро прижилась среди малышей. Они шептались по углам, боялись идти по темному коридору, вскакивали по ночам с кроватей. Только после того, как Сабина выпорола нескольких малышек, тень без головы, успокоившись, начала значительно реже навещать нашу спальню.

Горечь вечеров, когда, склонившись над шитьем, мы с беспокойством ожидали новых выходок Владки, несколько скрашивалась триумфами, одержанными в течение дня. С неизменным восхищением прислушивались мы к словам Кази, когда она в беседе с капризной клиенткой, которая разочарованным взглядом обводила стены с бесчисленными образами святых, повторяла с чувством гордости и собственного достоинства: «Если пани хотела бы посмотреть свою блузку на манекене, то милости просим»…

И Казя величественным жестом отодвигала ширму… Глазам пораженной дамы представал деревянный постамент, некогда служивший подставкой для статуи святого Иосифа. На постаменте находился бюст, обшитый серым полотном. Мы никогда в жизни не видели настоящих манекенов, и этот манекен казался нам верхом изящества. Хотя дама обычно с некоторым смущением говорила, что предпочитает смотреть блузку на себе, это не снижало нашей радости от сознания того, что мы владеем редкостным предметом.