Шарль де Костер - Фламандские легенды

Когда они проходили мимо церкви, Классенс вошел туда и набрал святой воды, а потом мужчины, женщины и дети – вся община двинулась в «Охотничий рог».

Настоятель пожелал увидеть того, кто наслал порчу на стольких добрых людей, и Питер Ганс покорно указал на улыбающегося толстощекого мальчугана, в руках у которого был жезл, украшенный виноградными гроздьями и листьями, и женщины все до единой нашли, что для дьявола он слишком красив.

Священник сотворил крестное знамение, погрузив пальцы в святую воду, омочил ею лоб, живот и грудь статуи, и она – так велико могущество божие – тотчас рассыпалась в прах, и послышался жалобный голос: «Oї moi, ô phôs tethnêka!»

И священник пояснил слова дьявола, которые на греческом языке означали: «Горе мне, о ясный свет, я умираю!»

Тем временем община отрядила к герцогу двух почтенных жителей Уккле с поручением надлежащим образом уведомить достойного государя о происшедшем. Они его встретили, когда он был уже на пути в Уккле, ибо, узнав от лазутчиков о замысле Железного клыка, которого тот и не скрывал, герцог тотчас отправился в погоню за ним с хорошо вооруженным отрядом всадников.

Жители Уккле, завидев герцога, бросились перед ним на колени, но добрый государь не допустил этого и велел им подняться и пойти с ним рядом.

Вдруг все увидали место, где была разбита шайка разбойников. Глядя на трупы, валявшиеся на земле, восхищенный герцог остановился в изумлении.

– Кто же, – спросил он, – предал смерти этих лиходеев?

– Наши жены, – ответил один из жителей Уккле.

– Что это еще за басни! – воскликнул герцог, нахмурившись.

– Упаси боже, государь, – прибавил другой, – я вам все расскажу, – что он и сделал.

– Вот как! – подивился герцог, – кто бы мог такое подумать об этих женщинах? Я желаю вознаградить их.

Сказав это, он велел поднять с земли и подать ему шлем Железного клыка, долгое время потом находившийся среди оружия монсеньора Карла, который наказывал его тщательно хранить.

Вступив в Уккле, добрый герцог увидел направляющуюся ему навстречу большую толпу и среди нее человека, который жалобно голосил:

– Господин кюре, господин кюре, не бросайте меня в кипящее масло!

На что тот отвечал:

– Мы еще посмотрим!

– Что это за шум? – спросил герцог.

Тут Питер Ганс, завидев его, подбежал к нему и, обняв ноги его коня, закричал:

– Государь, не допустите, чтобы меня сварили в кипящем масле!

– А почему, – спросил герцог, – должны сварить в масле одного из моих добрых подданных?

Тогда выступил вперед преподобный Классенс и с великим негодованием рассказал обо всем случившемся, а Питер Ганс продолжал горько плакаться. Итак, один плакал и стенал, а другой в это время говорил ладно и складно, делал разные умозаключения, так что все очень спуталось, и добрый герцог не знал, кого из двоих слушать.

Вдруг из толпы вышла Вантье и так же, как Питер Ганс, крикнула: «Милосердия и сострадания!»

– Государь, – сказала девица, – этот человек совершил великий грех перед богом, но в простоте сердечной и по природной трусости. Дьявол его запугал, он ему и покорился. Простите его, государь, ради нас!

– Девушка, – сказал герцог, – ты хорошо говоришь, и я тебя послушаюсь.

Но преподобный Классенс возразил:

– Государь, вы не думаете вовсе о боге!

– Отец мой, – ответил герцог, – я никогда не забываю о боге. Однако я полагаю, что ему не очень-то приятно видеть, как поднимается чад от растопленного жира христианина и как варится его мясо, но что он любит тех, кто кроток душою и не преграждает ближнему путь к раскаянию. А особенно сегодня, когда пресвятая дева соблаговолила сотворить чудо для нас, я не хочу опечалить ее материнское сердце смертью христианина. Итак, никто из обвиняемых, ни Питер Ганс, ни другие на сей раз не будут преданы казни.

Услышав это, Питер Ганс залился смехом, как полоумный, и начал петь и плясать.

– Хвала государю! – закричал он, – я не буду вариться в масле! Весь Брабант любит доброго герцога.

И все закричали вместе с ним:

– Хвала государю!

Тогда герцог велел им замолчать.

– Вот что, – улыбаясь, сказал он, – женщины, совершившие этой ночью мужской подвиг, подойдите сюда, я награжу вас, словно мужчин. Первым делом я вручу тяжелую золотую цепь самой храброй из вас. Где она?

Женщины подтолкнули Вантье к герцогу.

– А, это ты, моя милая говорунья! Не хочешь ли поцеловать меня, хоть я и старик?

– Да, государь! – ответила она. Так она и сделала, хотя и очень смутилась.

И добрый герцог, надев ей на шею золотую цепь, продолжал:

– А для всех вас, добрые женщины, которые отважно сражались в эту ночь, я учреждаю прекрасный союз под покровительством пресвятой девы. Я хочу, чтобы здесь водрузили длинный-предлинный шест и чтобы каждое воскресенье вы приходили сюда стрелять! из ваших луков в память о том, как с их помощью вы спасли жизнь мужьям своим и детям. И ежегодно самая искусная из вас получит прекрасный лавровый венок и кошелек, полный звонких золотых монет, который остальные поднесут ей на подушечке. И этот кошелек послужит ей приданом, ежели она девица, и подспорьем в нужде, ежели она замужем.

Так был в Уккле основан союз женщин-лучниц, и каждое воскресенье под покровительством девы Марии они стреляли из луков подобно мужчинам.

В лето от Рождества Христова шестьсот девяностое жили три милые девицы, происходившие по отцовской линии из благородного рода великого императора Октавиана.

И звали их Бланка, Клара и Кандида.

Хоть и посвятили они богу цвет своей невинности, вовсе не следует думать, что сделали они это по недостатку воздыхателей.

Ибо всякий день, когда шли девицы в церковь, собиралась большая толпа народу поглядеть на них, и все говорили:

– Смотрите, до чего хороши у них глаза! А руки-то какие белые!

И не один из тех, у кого слюнки текли при виде девиц, с сокрушением прибавлял:

– И подумать только, эти пригожие девицы посвятили себя богу, да ведь в его райских кущах таких, как они, одиннадцать тысяч, если не больше!

– Но не таких милых, – отвечал старый кашлюн, шагавший по пятам за девицами, вдыхая аромат их платьев.

И если упомянутый старый кашлюн встречал по пути молодого парня, который плевал в лужу или, развалясь на брюхе, грел спину на солнце, то давал ему пинка и говорил при этом: