Шодерло Лакло - Опасные связи. Зима красоты

Несколько двусмысленных фраз: «Вы оказались правы насчет Вервиля, он преследовал лишь свои корыстные цели. Вот уже пять дней я наблюдаю за Вами и знаю, к какому источнику жаждет припасть Ваш пересохший рот. Не упустите ни капли этой влаги, мадам, она напоена горечью, которая Вам сродни». Он подписался коротко: Пишегрю. Ни званий, ни титулов, хотя всегда и всюду присоединял их к своему имени.

Арман протянул руку, но Изабель проворно сунула записку в рукав.

— Чего он хотел?

— Поблагодарить.

Серые глаза сузились. Но солдаты уже сошли на берег, трап поднят, задул попутный ветер и нужно было спешить — прилив ждать не станет.

Женщины пробрались в свое помещение узкими корабельными коридорами, а тем временем Арман, подбоченясь, выкрикивал приказы, недобро поглядывая на задержавшуюся Изабель: «А ты зачем тут торчишь, иди вниз!»

— Я тебе скажу, чего он хотел, Пишегрю. Просто напомнить мне, что к правде нельзя прикоснуться безнаказанно. Теперь он знает, что ему нужно — еще более трудных, еще более почетных побед. Некоторые выигрывают в этой лотерее, другие же… — Она пожала плечами с видом покорности судьбе и удалилась. Арман-Мари глядел на стройную спину, на тонкую талию в пышных складках юбки. Джоу, стоявший позади него, промолвил:

— Ох уж эти создания, хозяин, их либо любят, либо убивают. Да и смертью их не запугать, — коли не захотят говорить, так ты хоть башку об стену разбей, не добьешься ни словечка!..

Барни вздохнул: а знаешь, я ревную! Керия лежала на нем, вытянув руки вдоль тела и сжимая его запястья. Она не двигалась, хотя при этих словах ей безумно захотелось схватить его за горло. Он ревнует, скажите пожалуйста!

— Да, я ревную, Керия. А скажи, уж не выдумала ли ты и меня заодно с ними?

— Выдумывать тебя?! — Керия резко привстала. — Вот еще не хватало, что ты о себе воображаешь? ЕГО я действительно придумала, хотя у меня достаточно истинных доказательств: письмо сохранилось, и шаль тоже. Нет, решительно, ты умеешь СЛЫШАТЬ свой железный лом, но НЕ ВИДИШЬ ничего другого. Вспомни, что такое Арман-Мари! Что мы знаем о нем кроме того, что она его любит? Одна видимость, бесплотный призрак, вот я и подумала: она любит ветер, она любит именно то, что ускользает от нее.

Барни встал, чтобы напиться, — пыльная сухая жара сушила рот. Они выключили кондиционер, открыли окна, но застывший воздух не нес прохлады.

Он протянул ей стакан воды: я чувствую, мы еще сцепимся с тобой из-за различного понимания вещей. Твоя Изабель любит любовь, и теперь, ощущая свою относительную неполноценность, концентрирует все свои чувства на этом типе.

— Концентрирует! Господи, ну и словечко! Это у вас в Кашане так выражаются? А Хоэль, а Пишегрю, а все прочие, кого я не назвала и кто тем не менее слетается к ней, как мухи на мед? И чаще всего по низменным причинам, — в этом случае они берут ее. Молчи, Барни, я знаю, какой вопрос вертится у тебя на языке; да, у меня были мужчины. Я не платила им, я не бегала за ними. Они приходили сами, и каждый отрывался от моего тела со смешанными чувствами, с желанием верить, что я всю жизнь ждала именно его, и, одновременно, с разочарованием: я НЕ ждала его всю жизнь… Можно сколько угодно рассуждать о безобразии; дело не в нем, вернее, дело в другом: безобразных женщин не любят, но они возбуждают. Горбунья, хромуша затрагивают самые низменные стороны мужского естества, дружок; они пробуждают древний, атавистический инстинкт охоты и великодушия, ведь они так легко доступны. Слабому легко помочь, на слабого легко охотиться, слабый — легкая добыча. Но разве я-то слаба? Барни, когда женщина хочет трахаться, она это делает; то же самое происходит и с мужчинами. Но я хотела не трахаться, а ЛЮБИТЬ… вот почему я согласилась на операцию. Полина говорила мне: твои родители либо не понимают ситуации, либо безжалостны к тебе. На самом же деле они просто полагали, что я, судя по виду, вполне хорошо устраиваюсь в жизни, притом не стоя им ни гроша, потому-то они ничего и не предпринимали. Говорят, мух не приманивают на уксус. Как бы не так, все зависит от мух. А уж приманив, пожираешь их за милую душу. Большего мне и не требовалось. Потом я увидела, как Диэго томится смутной жаждой чего-то ИНОГО, вот тогда-то все и закрутилось. Он слишком часто рассказывал мне о тебе, и я заподозрила, что бывают мужчины поинтереснее грязных подонков, которых только и хватает на то, чтобы трахать уродин и калек.

Она засмеялась: Диэго далеко не глуп — или, может, слишком глуп, иди знай! — он бросил одно словцо, которое все и решило; он сказал, что ты «любишь не тела». Вполне вероятно, я ослышалась и «не» там отсутствовало, но мне захотелось понять это именно так. И все же… нет, он хорошо знал меня, он понимал, что мне нужно, что меня…

И она притянула его к себе: Барни, Барни, я истязала себя этой мыслью — он тоже ищет чего-то иного, простого, как мир. Она заполонила меня, эта мысль, я захотела тебя с первого же взгляда.

— К счастью! — И Барни засмеялся, прильнув лицом к ее лону. — Керия моя! Только этого мне и не хватало! — Его руки нежно, но настойчиво надавили на ее живот, зубы прикусили кожу, и Керия простонала: ах!..

Наслаждение огненными письменами трепетало в воздухе, — кому дано запечатлеть их на бумаге?!

— Иногда, думая о тебе, я умираю от невозможности проникнуть к тебе под кожу, в вены, вместе с кровью доплыть до сердца, стать твоим сердцем, биться, как оно, или разорваться от нежности!

И она изогнулась под его укусами: о, скорей, скорей, умоляю!..

Их судно почти сразу же отстало от другой каравеллы, которую Виллем, по всей видимости, нарочно гнал вперед на всех парусах. На следующий день она уже едва виднелась вдали, на горизонте, а к вечеру превратилась в темную точку, двигавшуюся гораздо южнее их собственного курса. Изабель, пристально следившая за ней, прошептала: Африка! Она обернулась, Арман-Мари утвердительно кивнул.

— Неужели нельзя обойтись без этого?

— Нет, но прошу тебя, не считай нас мерзавцами, все равно эти люди — разменная монета для их собственных царьков. И потом, мы сами не без греха, у нас тоже есть слуги, у наших предков были рабы, в чем же разница? Я считал тебя менее… щепетильной.

Изабель пробормотала, что с тех пор не изменилась, но — пусть он смеется, сколько хочет! — она открыла в слугах такую деликатность и понимание, каких никогда не встречала у знатных вельмож; разве это не наводит на размышления?

— Мне со всех сторон твердят, что времена меняются, Арман; так разве не меняются они для всех? В трюмах твоей шхуны будут черные женщины, и некоторые из них родят в пути… им придется рожать там, внизу, без повивальной бабки, без кружевных простынь и чепчиков, а кому-то случится и умереть в родах, как той, что спала в твоей постели, и не проси меня забыть об этом!..