Генри Бестон - Домик на краю земли

Итак, решив остаться на пляже, я стал ждать наступления октября, начала великой миграции и зимы. Когда я пишу эти строки, землю обнимает сентябрь — наступила ранняя осень.

Самая живописная картина открывается из моих окон по вечерам.

В эти прелестные и прохладные сентябрьские ночи ровный, недвижный свет заливает убранные по-осеннему небо и землю. Осень царствует под ногами и над головой. Обширные буро-оранжевые острова растворяются в темноте, русла проток одеваются бронзой заката, алеющие луга с приближением ночи покрываются пурпуром. Эта цветовая гамма блекнет, словно испаряясь, поднимается к небу. Луч маяка, проникая в мою обитель с севера, бледно высвечивает участок стены моей спальни. Первая вспышка, вторая, третья, затем следует непродолжительный интервал, когда сектор затемнения шествует между «Полубаком» и фонарем. Ясными лунными ночами я различаю выбеленную маячную башню и ее огонь; в темные ночи — только огонь, надежно подвешенный над землей.

Сегодня очень темно, и осеннее небо разворачивает над океанской равниной свиток, испещренный зимними звездами.

Пляж зазвучал по-новому, гораздо величественнее.

День ото дня прибой становится тяжелее, и на отдаленных станциях, разбросанных на всем многомильном протяжении берега, в грохоте волн людям явственно слышится приближение зимы.

В утренние и вечерние часы разливается холод, приносимый норд-вестом; заканчивается лунный месяц, и луна, случайно обнаруженная мной на бледном утреннем небосклоне, вывесила свой серп напротив солнца.

Осень созревает быстрее на пляже, чем на болотах и в дюнах. На западе, в глубине побережья, природа все еще сохраняет летние краски; океан по-прежнему представляет собой строгое и яркое пространство. Умирающие травы все еще тянутся к небу; они колышутся на вершинах дюн, вытягиваясь по ветру в сторону океана; куда-то спешат песчаные духи, стелющиеся над пляжем; едва слышимое шипение и поскрипывание песка смешивается с новым, еще непривычным звучанием волн.

Я проводил послеполуденное время, занимаясь сбором плавника и наблюдая за птицами. При безоблачном небе солнце немного смягчает укусы холодного ветра, а время от времени теплый зюйд-вест находит дорогу в этот мир. В ясные, погожие дни, возвращаясь с прогулок, я несу на плечах тонкие бревна и обломки досок и вспугиваю по дороге песчанок и болотных серых куликов, исландских песочников и крикливых зуйков — дюжинами, выводками, стайками и стаями — скопища птиц, которые держатся вместе, словно подчиняясь воинскому регламенту. За последние две недели, с девятого по двадцать третье октября, несметные полчища пернатых останавливались на истемских песках для того, чтобы отдохнуть, заняться реорганизацией своих формирований, кормежкой и прочими птичьими делами. Они прилетают и улетают, рассеиваются и собираются вновь; отпечатки птичьих лапок, замысловато переплетенные между собой, остаются нетронутыми на песке вдоль многомильной кромки прибоя. Тем не менее эту беззаботную пернатую орду, сквозь которую мне приходится пробираться, вовсе не назовешь неорганизованной массой — это армия. Некий дух единства и дисциплины собирает воедино бесчисленное количество крохотных существ, пробуждая в каждом ощущение коллективизма, вызывая к жизни сознание принадлежности к той или иной мигрирующей организации или собранию в качестве равноправного члена. Одиночные воздухоплаватели встречаются редко и всегда имеют озабоченный вид — как правило, они догоняют какую-нибудь стаю, потерявшую их в пути. Отставшие летят вдоль бурунов почти со скоростью ветра, словно бегуны на дистанции, и в этой поспешности ощущается страх. Иногда мне приходится наблюдать, как им удается настигнуть своих, улетевших на полмили вперед, и усесться с ними рядом. Подчас отставшие, продолжая стремительные поиски, растворяются в бесконечном пространстве моря и неба.

Создается впечатление, будто основная масса переселенцев состоит либо из птиц, проводивших лето в глубине Кейп-Кода, либо это — осенние подкрепления с севера.

Наблюдать за птичьими стаями удобнее во второй половине дня, когда птицы кормятся вдоль полосы прилива. В эту осеннюю пору, когда спадает жара, туманная водяная дымка уже не курится над бурунами и воздух утрачивает оптические свойства стекла. Шествуя с грузом плавника на плечах, держась ближе к нижнему пляжу, я замечаю птиц издали. Каждый набег шипящего языка пены гонит перед собой птиц, убегающих от него бочком; иногда они вспархивают, если преследование оказывается слишком настойчивым. Когда вода отступает, птицы в свою очередь догоняют ее, истово окунаются и отряхиваются. Насытившись, птицы перебираются на верхний пляж и просиживают там часами на пронизывающем ветру — стая за стаей ассамблея за ассамблеей. Раскаты океанских волн, бледные клочки неприветливых облаков, рассеянных ветром, плывут над дюнами, и болотные серые кулики дремлют, стоя на одной ножке, глубоко зарывшись головами в оперенье.

Где коротают ночи эти несметные тысячи, остается загадкой. Однажды утром, проснувшись перед восходом солнца, я торопливо оделся и вышел на пляж. Я прошелся на север, потом на юг вдоль отступающего отлива, повсюду небо и пляж казались совершенно опустевшими. Только далеко к югу, я это хорошо помню, чем-то напуганная пара куликов, поднявшись над верхним пляжем, быстро и беззвучно направилась в мою сторону. Обогнув меня сбоку, птицы уселись у кромки воды примерно в сотне ярдов поодаль. Они тут же засуетились в поисках пищи, и, в то время как я наблюдал за ними, оранжевое солнце, подобно воздушному шару, медленно и торжественно выплыло из-за горизонта.

В эти дни прилив поднимается высоко только после полудня, и птицы начинают собираться на пляже примерно к десяти часам. Одни прилетают с солончаковых лугов, другие — с разных концов пляжа, иные словно падают с неба.

Я вспугнул первую группу ранних птиц, спускаясь с верхнего пляжа. Я иду прямо на них — общее замешательство, краткое совещание, попытка удрать дальше по песку. И вот птиц уже нет.

Стоя на пляже над свежими следами лапок, я наблюдаю чудесное зрелище: группа птичек мгновенно обратилась в некое созвездие, в мимолетные Плеяды, чьи одушевленные звезды занимают в них произвольное положение. Я слежу за их спиралеобразным слитным полетом и мгновенным попеременным мельканием белых брюшек и серых спинок. Следующая стайка, в некотором отдалении от меня, хотя и насторожилась, продолжает кормежку.

Я приближаюсь — несколько торопливых шажков подальше от опасности, попытка убежать; несколько птичек замерли, готовясь взлететь; еще ближе — и вся стайка не выдерживает…