Карл Гьеллеруп - Мельница

Несмотря на все отличия сего производственного помещения от прекрасных залов дворца, в которых, судя по описанию, вращалась йомфру Метте, оно казалось частью повествования и к насыщенному пресному запаху муки примешивался невыразимый аромат эпохи рыцарства и замков. Размольный этаж — с его своеобразной симметрией шести стоячих валов, или стояков, которые стройными колоннами вздымались вверх, с его обращенными каждая в свою сторону света четырьмя дверями, из которых то одна, то другая стояла распахнутой на галерею, с его напоминавшими откидные дверцы потайных ходов крышками люков и просто отверстиями с боков, через которые можно было, словно в башню, заглянуть в самый шатер, — очень напоминал подпираемый колоннами верхний этаж замка с крытой галереей, а незатейливостью своей присыпанной мучной пылью деревянной отделки он был куда ближе к замку, нежели о том подозревал «благосклонный читатель» в лице Йоргена; да и Лиза в своем домотканом платье, вероятно, больше походила на реальную барышню Метте из времен крестовых походов, чем можно было предположить по цветистому ее изображению романтически настроенным автором…

Ветер сегодня дул ровный. К вечеру мукомольные жернова были остановлены и работала одна лущильная машина с сортировальным ситом; ее ведущее колесо без устали вертелось возле открытой двери, а исходивший от него монотонный пилящий звук сливался с водопадным шумом зерна на обдирочном камне, бешено вращающееся и трясущееся веретено которого время от времени погромыхивало своей железной втулкой. Иногда оно также издавало тоненький писк, похожий на стрекот сверчка. Невнятный гул крыльев и приглушенный скрип шестерен с трех верхних этажей служили сопровождением и одновременно средоточием настырных разрозненных шумов размольного отделения.

Йорген бездумно прислушивался к ним — за неимением другого занятия, поскольку чтение он уже прекратил, причем не по доброй воле. Напрасно он пересаживался с мешка на мешок, двигаясь в сторону двери: при зыбком вечернем свете его дальнозоркие глаза перестали разбирать буквы. Ему было тем более досадно, что пришлось остановиться на безумно интересном месте — йомфру Метте только что добавила яду в золотой кубок, который должны были поднести добродетельной йомфру Карен, суженой рыжего рыцаря. За него норовила выйти замуж сама Метте — не потому, что была влюблена, а потому, что он был самым богатым и влиятельным человеком в округе; и уже можно было заподозрить, что она будет не прочь таким же манером избавиться и от него, стоит ей только заделаться хозяйкой Хольмборга — на это явно намекал оруженосец рыжего рыцаря, который, кстати, и понес роковой напиток йомфру Карен.

Неожиданно злонамеренное развитие событий повергло Йоргена в замешательство, в частности, из-за параллелей, которые он невольно проводил с этой историей. Лиза… неужели и она способна на такой ужасный поступок?! Подозрение в том, что женщина по природе своей демонична, исполнило его страхом, в котором, однако, было нечто притягательное. Хуже того, Йорген отождествлял с оруженосцем самого себя: он давно присвоил себе его складчатые желтые сапоги со звенящими серебряными шпорами, его шелковый камзол и отороченный куницей короткий бархатный плащ, не говоря уже о его звучном имени, Яльмар, и в виде Яльмара он совсем недавно с бьющимся сердцем придерживал стремя для Лизы… то бишь йомфру Метте, когда та сходила с молочно-белой охотничьей кобылы. А после захода солнца, когда все расположились в зеленом лесу и разожгли костер, чтобы изжарить добычу, он по поручению своего господина понес бокал с вином йомфру Карен, которая, утомленная верховой ездой, покоилась на ложе из веток в сторонке, в окружении подруг. Тут-то к нему и скользнула притаившаяся в тени бука фигура, и фигурой этой оказалась йомфру Метте, и он позволил ей всыпать в бокал белый порошок, который должен был придать напитку сугубо успокоительные свойства, прекрасно понимая, что это значит, но еще лучше понимая, почему он только выиграет, если хозяйкой Хольмборга станет она, и почему она улыбается такой деланно-прелестной улыбкой в красных отсветах мерцающих между деревьями костров… С каким бы удовольствием он сейчас читал дальше, чтобы выяснить, не озаботился ли он по дороге к йомфру Карен споткнуться о корень и разлить смертельный напиток! Зато думать о прочитанном он не решался — его и так мороз продирал по коже.

Вот он и сидел с альманахом в руке, прислушиваясь; он внимал грохоту и дребезжанью, скрипу, стрекоту и гулу, и в этих привычных мельничных звуках ему чудились доброжелательные, но чересчур прозаические речи о повседневной работе, о том, что делу время, а потехе час, и нечего, дескать, витать в облаках…

Йорген встал и положил книгу на кожух жернова, заранее вытерев предназначенное для нее место рукавом. Затем он вынул из отверстия жернова плоский железный ковш и, встряхнув его, испытующе посмотрел на зерно; разглядеть, хорошо ли оно очистилось, было невозможно, однако у Йоргена создалось впечатление, что оно пробыло в лущильном поставе достаточно долго. Он без размышлений пропустил зерно дальше, в сортировальную машину, насыпав два-три черпака в воронкообразный деревянный ящик и открыв задвижку, отчего мельницу наполнил шум низвергающегося водопада, Йорген же тем временем поставил ковш на место и каблуком забил в отверстие железяку, чтобы она не выступала над краями. Потом он отыскал на одном из жерновов свою носогрейку и попытался серной спичкой поджечь забивавшую ее золу, в которой, как он надеялся, сохранились еще остатки табака. В приоткрытую за сортировальной машиной дверь, щебеча и чирикая, влетали и вылетали воробьи, заскакивавшие попользоваться рассыпанным зерном. Йоргену казалось, они насмехаются над тем, что ему приходится тянуть лямку на мельнице ради их привольной жизни. Но особенно разозлило его то, что в эту самую минуту веретено неистово загрохотало, колесо бешено завертелось, а из щелей сита и ларя посыпалась мука, белым облаком повалившая в дверь; мельница словно говорила подручному: «Теперь-то мы возьмемся за дело по-настоящему!» По-настоящему? На ночь глядя? Еще чего не хватало! Он и так целый день трудился как проклятый; теперь, когда хозяйка совсем слегла, хозяин руки ни к чему не приложит, а работы невпроворот, трубку, можно сказать, набить некогда. Всего час назад появилась возможность заглянуть в книгу, и то ненадолго. Правда, обычно они заканчивают труды позже, этак через полчаса, и не мешало бы ободрать еще зерна к завтрашнему дню, но… пропади все пропадом, не может он больше гнуть спину! У него даже мысли разбегаются! К примеру, смотрел он уже зерно, которое сейчас в обдирне, или нет? Кто его знает! Да и какое теперь смотренье, если надо вылезать с ковшом на самую галерею? А надрываться и вовсе нет резону!

Читать дальше