Карл Гьеллеруп - Мельница

На размольном этаже мельницы становилось все темнее.

Мельников подручный уже едва разбирал буквы. Он примостился на мешке с зерном и, наморщив лоб, закусивши щеку, изучал книгу, время от времени возводя взгляд горе и щуря усталые глаза; стороннему наблюдателю он, вероятно, показался бы талантливым человеком (среди гениев, как известно, много выходцев из бедноты), который стремится использовать любую минуту, урванную от каторжного труда, для удовлетворения ненасытной врожденной тяги к познанию. Но думать так было бы неверно. Сей честный малый отнюдь не был создан для пера и книги, а сочинение, в которое Йорген столь сосредоточенно углубился, было всего лишь популярным иллюстрированным альманахом.

Йорген лелеял это изящное издание как свою наивысшую ценность, что было не мудрено, поскольку он получил его на Рождество от красавицы Лизы, Мельниковой прислуги. В сочельник, перед самой дверью в хозяйские покои, куда их пригласили на пончики, она тайком сунула альманах ему в руки, и теперь, беря его, Йорген всякий раз испытывал пленительный трепет, пробежавший по нему в ту минуту от необычайного и неожиданного знака благорасположения, а потому он часто заглядывал в книгу. Зимой он проштудировал серьезную и полезную ее часть, в том числе полный перечень цен на зерно за последние три года (изучение коего убедило Йоргена в том, что, если дела и дальше будут идти из рук вон плохо, скоро не станет никакого резона выбиваться в мельники и вполне можно будет ограничить свои устремления должностью подручного), а также обзор погоды, доказывавший, что наиболее благоприятные для мельницы ветры дуют весной и осенью, а хуже всего крылья ее вертятся в разгар лета и в бесснежный мороз, о чем Йорген, как он гордо признался себе, уже знал по собственному опыту. Развлекательной части, состоявшей из анекдотов и побасёнок, ему хватило на всю весну, так что теперь, в середине мая, он отважился взяться за рассказ под названием «Рыжий рыцарь из Хольмборга» — не без душевных мук, ибо этот гвоздь альманаха занимал свыше двадцати трех страниц мелким шрифтом. Но как было оставить столь значительную часть драгоценной книги втуне?

Впрочем, Йорген был сторицею вознагражден за мужество: история оказалась настолько потрясающей, что он с удовольствием прочел бы и вдвое более длинную. Речь в ней шла об отважных рыцарях, которые, неизменно напялив железные доспехи и напоминая живые кафельные печки, совершали самые невероятные подвиги, в том числе в Святой Земле, где они разрубали сарацинов до подбородка, а в особом расположении духа и до седельной луки. О таких вот подвигах вели они меж собой речь, пока споро осушали золотые кубки, вызывая у читателей неодолимую жажду… С последним кубком нога уже была в стремени и рыцари вонзали золотые шпоры в бока своих благородных рысаков, из коих наиблагороднейшим был добытый в крестовом походе арабский жеребец: под его золотыми подковами земля мелькала столь быстро, что вовсе исчезала из глаз… Йорген и не подозревал о существовании такой прорвы золота. Что касается дам, они дефилировали, шурша светлыми шелками, или в иссиня-черном бархате гарцевали верхом, но ни шелка, ни бархат не могли скрыть пышности их белоснежных персей; а еще они сверкали жемчугами и бриллиантами, словно лес после дождя. Только одно смущало нашего честного малого: слишком простые и безыскусные имена. Подумать только, главную героиню зовут Метте, йомфру Метте, то есть барышня Метте! Это заронило у Йоргена подозрение, что писатель, возможно, не слишком хорошо знаком с изображаемой им эпохой. Подручный мельника готов был подписаться под золотыми подковами арабского скакуна, однако он в жизни не поверил бы, что знатную даму могут звать Метте.

Впрочем, за исключением неподобающего имени героиня эта более всего остального привлекала Йоргена. Было совершенно очевидно, что она как две капли воды похожа на Лизу.

Дотошливый скептик мог бы, конечно, придраться к тому, что косы у Метте были «цвета воронова крыла», а ее темные сросшиеся брови «нависали над глазами подобно парящему орлу», тогда как у Лизы волосы были золотистые с прозеленью, какой иногда отливает мокрое сено, а брови ее, светлые и редкие, были почти не заметны, и что аристократическая барышня была наделена «очаровательным носом, хотя и с энергичным загибом книзу», тогда как соответствующий орган у Мельниковой служанки проявлял свою энергичность скорее в некоторой задранности кверху, тоже, однако, не без очарования, а ее крупный рот, верхняя губа которого отчасти следовала за направлением носа и потому приоткрывала пару больших крепких зубов, едва ли подходил под определение «удивительно маленького, с тонкими, плотно сжатыми губами». Вероятно, Йорген, неожиданно для себя, и признал бы справедливость подобных возражений, но это никоим образом не отменяло бы того, что, читая о скверно нареченной йомфру Метте, он думал про Лизу. Главное, все представители мужеского пола в книге были влюблены в Метте; точно так же у них на мельнице сам Йорген, его хозяин, второй подручный Кристиан, даже, курам на смех, батрак по имени Ларс — все словно помешались на Лизе. А еще — увы! — сходилось то, что никто толком не знал, как к нему настроена Лиза или же насколько преуспели его соперники. Ведь Йорген отнюдь не готов был присягнуть, что сущее дитя вроде Ларса, без малейшего пушка на верхней губе, где могла бы осесть мучная пыль, не сорвал в благоприятную минуту поцелуя, на который давно напрасно облизывался сам Йорген, хотя у него над губой красуются довольно-таки изрядные усы; точно также и в альманахе описывался эпизод с йомфру Метте, когда она, выйдя на темный балкон остыть после танца, поцеловала поднесшего ей вино пажа в костюме нежно-голубого цвета, а ведь за минуту перед тем ее холодность приводила в отчаяние великолепнейших из рыцарей.

Иными словами, ничего удивительного, что вообще-то не падкий до чтения Йорген жаждал разбираться в женских плутнях красавицы Метте, одновременно следя за работающими поставами… вернее, забывая следить за ними. Поскольку он не мог преодолеть более одной-двух страниц кряду, их оставалось еще порядком, тем более что читал он только на размольном этаже. Свободное время у него было занято другим, преимущественно наблюдениями за не менее хитроумными плутнями прелестной Лизы. А когда он работал внизу, на складском этаже, там было слишком много помех: нужно было поднимать и опускать мешки, подвязывать их под сито или снимать оттуда, взвешивать и записывать мелево в книгу. Здесь, наверху, дело обстояло иначе: одно мановение руки, и дальше помол шел сам по себе, а если ты забывал вовремя протянуть руку, это грозило всего лишь тем, что жернова будут некоторое время молоть впустую — однако же продолжать молоть.