Готфрид Келлер - Мартин Заландер

В переполненной церкви на хорах в самом деле помещались две группы певцов, каждая под водительством наставника с желтым язычковым камертоном, каковым он, словно дирижерскою палочкой, задавал такт. Однако тактом в широком смысле они обладали недостаточно, потому что не объединились в один хор, а стали так, будто намерены соперничать друг с другом, исполняя известный канон — «Песнь пинчгауских паломников». Тем не менее под взмахи двух камертонов они сообща вполне складно завели церковное песнопение, в котором их силою превзошли голоса прихожан.

После этого священник прочитал самолично сочиненную молитву, в коей равно отразил церковный дух и права свободомыслия, а затем прекрасную проповедь, или религиозную речь, о нынешнем событии, всесторонне оное комментируя и преобразуя в притчу, которая всем понравилась и была названа поистине возвышенной.

В заключение певцы исполнили отличную композицию на «Свадебную песнь» [13] Это стихотворение немецкого поэта-романтика Людвига Уланда (1787–1862) положили на музыку, например, Роберт Шуман (1810–1856) и Конрадин Кройцер (1780–1849). Уланда, и пришлось им потруднее, чем с предыдущим хоралом, ведь пели они без прихожан, а желтые камертоны летали вверх-вниз не вполне согласно. Да и в текст ввиду особого случая было внесено небольшое изменение. Вместо зачина:

шли такие слова:

а вместо: «Из невестиных покоев выходит солнце золотое» — «Из невестиных покоев выходит солнце двойное».

Впрочем, никто не заметил ненужного ухудшения, да и мелкие сбои в такте и гармонии собравшиеся выслушали терпеливо. Довольный добрым намерением, народ, находясь в своем кругу, полагает прилежное занятие искусствами делом, скорее, аристократичным и во всех своих слоях рьяно стремится демократизировать означенную сферу. Примерно так выразился, обращаясь к супруге, Мартин Заландер, когда позднее она сидела рядом с ним за столом и обронила, что, как ей показалось, хористы изрядно фальшивили.

— И народ прав! — заключил он.

— Отчего же прав? Раньше, хотя довольно — таки давно, ты думал иначе, помнишь? Когда Вольвенд фальшиво пел и декламировал!

— Хм! Да, но это совсем другое! Он поступал так в просвещенном кругу, в обществе искушенных людей, которым был помехою. Здесь же он никому бы веселья не испортил.

Однако Мария Заландер покамест не закончила тихий разговор с мужем:

— Тем не менее, на мой взгляд, не вполне справедливо не просветить добрый народ и в этой области. Какая необходимость браться за столь сложные произведения, коли не умеешь их исполнить? По моему разумению, позволяя себе небрежничать в чем-то одном, человек привыкает небрежничать и во всем прочем, а в итоге совершенно невозможно сказать ему правду, ибо он ее попросту не терпит!

— С минуту Мартин молчал, задумчиво глядя в бокал, который держал в руке. Потом легонько чокнулся с ее бокалом и сказал:

— Выпей за свое доброе здравие, Мария! Тебе принадлежит на этой свадьбе первый тост, тайный! А теперь пусть все идет своим чередом!

Она немедля отпила из бокала глоток, больший, нежели обычно, и вместе с ним изведала одно из тех кратких солнечно-серебряных мгновений, что утрачиваются в ходе времен, когда люди потихоньку меняются от бурь и невзгод, так что умные становятся менее умными, менее умные — дураками, а дураки, прежде чем умрут, зачастую спешат еще и в негодяев превратиться, будто иначе Бог весть что прозевают.

Сидевшая напротив мама Вайделих заметила, как супруги Заландер украдкой чокнулись друг с другом, потянулась к ним со своим бокалом и весело вскричала:

— Черт возьми, нельзя ли присоединиться?

Они чокнулись с нею, папаша Вайделих тоже присоединился, и звон бокалов вмиг распространился над всем столом, над всеми столами, словно набат, и никто не знал, как он возник и что означает; поскольку же повод установить не удалось, все рассмеялись над ложной тревогой, которая от этого не стала менее веселой.

Обед только-только начался, и Заландер, опасаясь преждевременных речей, которые помешают застольному обществу откушать, нарушат порядок подачи на стол и выстудят блюда, велел музыкантам прилежно играть. Пожилые военные трубачи так и сделали, наилучшим образом. Вместо популярных солдатских маршей заиграли один из концертных номеров, какие исполняли по торжественным случаям, а именно аранжированную для небольшого духового оркестра увертюру к опере «Вильгельм Телль». С достойным старанием, в самом что ни на есть неспешном темпе они осторожно, уповая на Господа, одолевали море сложностей, так что трапезничающий народ мог без смущения пировать и тихонько беседовать меж собою, а в конце, каковой настал и этому действу, наградил восьмерку честных музыкантов громовым «браво». В благодарность они после короткой паузы грянули лихой бравурный марш, а немного погодя — широко известную народную песню, вслед за чем быстро вытряхнули из инструментов влагу, один за другим чинно спустились с подмостков и поспешили в угол, где для них тоже был накрыт стол.

Поскольку в ожидании новых блюд как раз меняли тарелки, г-н пастор, пользуясь удобным случаем, решил провозгласить первую здравицу в честь новобрачных и их родителей. Он громко постучал по бокалу тыльной стороною ножа, властно оглядел собравшихся, пока не утих звон тарелок, да еще и призвал к тишине, а засим звучным голосом начал речь. Здравица его явилась как бы дополнением к проповеди. Сначала он живописал семейство новобрачных близнецов, поведал о простом крестьянине, который сообща с хлопотуньей — женой достиг скромного благосостояния, но зачем?

— А затем только, чтобы обеспечить двоим цветущим сыновьям, коих Вседержитель Господь по щедрости своей даровал им в христианском супружестве, возможность приобщиться благодати школьного просвещения, — обеспечить с тем же неустанным самопожертвованием, с каким наш народ учреждал школы и сохраняет их во всех бурях. И каковы же плоды означенной благодати? Знаменательный пример на все времена! Едва эти юноши — да — да, юноши! — вошли в возраст, народ призвал их на важные посты, тщательное исполнение коих бесконечно много значит для сельского хозяйства. И это еще не все; народ послал обоих сразу в наш высший орган власти, который имеет над собою лишь всю нацию и Бога, а более не страшится никого, — подобная честь вряд ли когда-либо выпадала столь скромному семейству. Смотрите, вот они, родители и сыновья, во всем достоинстве, словно это ничуть их не касается!