Эрвин Штриттматтер - Чудодей

— Ты много книжек прочитал, ума-разума набрался, так, может, ты и в химии разбираешься?

Станислаус смутился.

— Наверное, из меня могло бы что-то путное получиться, но тут эта проклятая любовь помешала.

— Да, да, великие всегда скромны, — сказал Эмиль. — Тебе, как человеку ученому, не может не быть известно, что в хлебных испарениях содержится алкоголь.

Эмиль прочел в газете про аппарат, способный улавливать алкоголь, высвобождающийся в пекарной печи. Он тоже хотел сделать такой аппарат. Научиться улавливать алкоголь, стать состоятельным человеком и жениться на прежней своей девушке. У себя в комнате он устроит маленькую лабораторию, а Станислаус должен стать у него подручным. Станислаус и сам был человек, раненный судьбою, униженный, с истерзанной душой, и у него не хватило духу своими сомнениями подорвать надежды маленького Эмиля.

Спустя две недели, жажда деятельности вновь проснулась в Станислаусе. Раны, полученные от выстрела собственной пушки, зарубцевались. Неужто он должен без боя уступить фельдфебелям поле битвы? «Атаки на успех с концентрацией всех умственных сил следует повторять до тех пор, пока успеху ничего не останется, как только сдаться и прийти к тебе!» — говорилось в брошюре.

Станислаус раздобыл адрес другого издательства, выпускающего стихи. На сей раз сопроводительное письмо было написано с большой скромностью: «…я лично мало придаю значения публикации этих моих лирических излияний, однако широкий круг моих знакомых, среди которых есть и небезызвестный поэт Пауль Пондерабилус, полагает это важным и в известной мере толкает меня на этот шаг…»

Прошло время. Сосульки на крышах начали плакать. Пенсионеры в дневные часы сидели на скамейках в парке. На небесной фабрике готовили весну с массой всяких подливок и приправ. Теплый воздух и влага проливались на землю как небесные сточные воды. Из стен домов и оконных карнизов прорастали флаги. Красные флаги с белой дырой и опасным черным пауком на ней. Небо хладнокровно терпело всеразрушающие песни и топот черных и желтых сапог. Воробьи чирикали, как чирикали испокон веков, но вокруг них были люди, которые ревели перед трибунами, что наконец-то настала особая весна для немецкого народа. Издательство Станислаусу не ответило.

Лилиан получила возможность из складских подвалов подняться на более высокие этажи таинственной фабрики. Ей предстояло пройти курс обучения, чтобы стать во главе отряда девушек фабрики.

— Нельзя препятствовать счастью своих детей. Это всегда было одним из моих главных принципов, — сказал папа Пёшель. — Мы уже устарели, отстали от времени. Ничего не попишешь!

Станислаус застал Лилиан за уроками. Она сидела, уставившись в потолок, шевелила губами и была раздражена. Станислаус не стал ей мешать. Вместе с папой Пёшелем они на цыпочках прошли в кухню и уселись играть в «двадцать одно».

На улице теплый ветер гулял в кронах деревьев, его ласковые дуновения пробуждали цветы и почки. Самая подходящая погода для грустных любовных стихов. Но издательство все не отвечало Станислаусу.

Эмиль приволок полный рюкзак стеклянных пробирок, натаскал в свою комнатушку бутылочек и химикалий, а однажды даже припер на горбу маленький столик и втащил его наверх.

— У меня в комнате теперь пахнет химией, — сказал он, и его будущему помощнику пришлось войти туда, понюхать воздух.

Может, это был перст судьбы, счастливый случай, выпавший измученному Станислаусу и давший ему возможность одним махом избавить Лилиан от всех опасностей и жениться на ней во имя ее спасения? Он возобновил свои заочные занятия. И с новой «упорядоченной силой мысли» набросился на изучение химии.

Он сидел у Пёшелей и ждал Лилиан, которая как будущая руководительница отряда девушек должна была много и подолгу учиться. Большие стоячие часы рассекали время. Мама Пёшель раздвинула гардины и выглянула на улицу.

— Она так перенапрягается с этой учебой!

— Это одна из черт нашего неизвестно чем чреватого времени, — заметил папа Пёшель.

— А что, время как время. — Черные глазки мамы Пёшель блеснули по-кошачьи. — Девушка должна вовремя выйти замуж. — Небольшой камешек в огород Станислауса.

Он пошел встречать Лилиан. Она была с ним не очень-то милостива. Неохотно оторвавшись от группы молодых людей, спросила:

— Ты что тут стоишь? Караулишь меня?

— Ты все еще Лилиан?

— Ты же видишь!

— Значит, именно тебя я тут и караулю.

Даже взглядом не поблагодарила. Холодная отчужденность. Похоже, Лилиан будет суровой руководительницей.

В дровяном сарае Эмиль гнул жесть для каких-то загадочных сосудов. Станислаус все глубже погружался в изучение химии. Не мог же он предстать в глазах Эмиля олухом, не умеющим отличить обыкновенный хлебный чад от алкоголя?

Эмиль делал желобки и дырки на жестянках, что-то мастерил своими тощими руками. Жар изобретательства сотрясал его.

— Новые формы для пирогов? — спросил хозяин.

Маленький дровяной сарай наполнился запахом сливовицы. Этот запах окрылял фантазию Эмиля. Он молча тюкал молотком.

— Новая кормушка для свиньи? — допытывался хозяин.

— Весь мир удивится! — сказал Эмиль.

— А ты молодец, знаешь, что почем в этом мире. — Хозяин поигрывал топориком. — А у тебя нет охоты помаршировать с нами в штурмовом отряде?

— С моим-то горбом?

Хозяин большим пальцем провел по лезвию топора.

— Горб не горб, все зависит от мировоззрения.

— Мир на меня не взирает. Так почему я должен взирать на него? — Эмиль был не так уж мягок и прост, как думал хозяин. Жар изобретательства пылал в нем. И от него ничего нельзя было добиться.

Явился трубочист, долговязый, в штатском. Эмиль вел с ним переговоры в дровяном сарае. Они измеряли жестяной ящик, кивали, шептались, вообще вели себя как два заговорщика.

Среда, день любви. Станислаус сидел у Пёшелей. Большие стоячие часы рассекали время. Лилиан листала тонкую брошюрку «Основные черты наследования расовых признаков». Она усваивала все с трудом, что-то шептала, кричала на мать, когда та на кухне громыхала кольцами плиты. Лилиан не создана была для учения. Она была просто девушкой с буйной кудлатой головкой и такая красивая сейчас — загорелая и аппетитная.

Станислаус принялся расхаживать по комнате. Лилиан решила проверить выученное на его фигуре. Никто не мог бы больше обрадоваться этому, чем простодушный Станислаус. Ведь таким образом он поможет Лилиан, будет ей хоть немного полезен. И он пересек комнату по диагонали, как потребовала Лилиан. Лилиан сверилась с рисунками в своей брошюре и сравнила их со Станислаусом. Потом она ощупала его голени. Или то была скрытая ласка? И опять он вынужден был ходить по комнате, как вдруг Лилиан заявила: