Эрвин Штриттматтер - Чудодей

— Вы отказываетесь? А ну лечь!

Станислаус упал в опилки. Они пахли конской мочой. И Станислаусу почудилось, что он вернулся в тепло родной деревни. И тут же он почувствовал себя лошадью. Лошадью на живодерне.

— Встать! Шагом марш!

Станислаус поднимался медленно и неохотно.

— На конюшню, инвалид несчастный!

Станислаус попытался как-нибудь извернуться и проскочить через сплошную цепь бегущих по кругу лошадей. Вахмистр приказал всадникам держать строй. Для Станислауса теперь не осталось никакой лазейки, а по спине его хлестал словесный кнут вахмистра:

— В проход, хмырь болотный!

Станислаус приготовился к прыжку. Теперь уж все едино: жизнь усмирила его, пусть теперь кони затопчут его насмерть!

Какая-то лошадь вдруг поднялась на дыбы. И Станислаус юркнул в образовавшийся просвет.

Всадник рухнул в опилки. Станислаус услышал его стон. Это был Вейсблатт, тихий Иоганнис Вейсблатт. Может, он нарочно поднял лошадь на дыбы? Наверное, он ощутил отчаяние своего товарища Бюднера? Станислаус бросился бегом по проходу. И остановился у фронтонной стены. Вахмистр теперь орал на Вейсблатта.

— Вейсблатт, встать! Лечь! Книжный червяк, я вам покажу, как с лошади падать!

Долговязый Вейсблатт весь дрожал. Вахмистр Дуфте приказал всем остановиться. Одна лошадь испражнилась.

— Пилотку снять! Навоз собрать!

Вейсблатт собирал теплые конские яблоки в свою пилотку. Его белые, сухие пальцы судорожно хватали теплые шарики навоза точно последние кусочки жизни и тепла на этом северном полюсе человечности. Лицо Дуфте исказилось веселой гримасой.

— Поживее, вы, нюня!

Вейсблатта тоже прогнали в проход. На бегу конские яблоки вываливались из пилотки.

— Стой! Смирно! Кругом!

Вейсблатт стоял рядом со Станислаусом.

В манеж донесся рыкающий голос Дуфте:

— Вы кто?

Ответа нет.

— Кто вы такие, хотел бы я знать?

Молчание.

— Засранцы вы, засранцы! Так кто вы?

Ответа не было, но зато заржал жеребец Станислауса Прыгун.

— Засранцы! Я хочу от вас это услышать!

Тишина как в лесной чаще. Дуфте расхаживал взад и вперед по опилкам.

— Лечь.

Станислаус и Вейсблатт упали наземь прямо в проходе. Последнее конское яблоко выкатилось из пилотки Вейсблатта. Дуфте щелкнул хлыстом по голенищам своих сапог.

— Встать! Лечь! Встать! Лечь!

Станислаус сжал губы в ниточку. Вейсблатт откашлялся, глянул на свои испачканные навозом руки и крикнул:

— Говнюки!

— Ты зря меня за дурака держишь, книжный червяк!

Вейсблатт задрожал.

— Засранцы, мы засранцы!

Он сам себе был противен. Ему хотелось назад, к своей лошади.

— Засранец Бюднер! В обед явитесь!

Жеребец Станислауса вскочил вдруг на кобылу. В манеже возник клубок конских тел. Вахмистр Дуфте щелкал хлыстом. Станислаусу тоже досталось в этой неразберихе.

В полдень Станислаус явился в канцелярию. Дуфте прогнал его обратно:

— Чтоб через пять минут был с полной выкладкой.

Товарищи побросали свою еду и помогли Станислаусу собрать ранец, скатали его одеяло, плащ-палатку и нахлобучили на него стальную каску.

— Лучше б ты просто повторил, что он хочет, — жалобно проговорил Вейсблатт.

Станислаус увидел, что возле его миски лежит письмо от Лилиан.

— Сказать, что я засранец? Ни за что!

— Каждый засранец, когда срет! — заметил Роллинг, которого с первого дня все звали Рольмопс. [3] Маринованная селедка. Рубец у него на лбу налился кровью. Он так ретиво затягивал ремень на одеяле Станислауса, что пряжка лопнула. Станислаус схватил свое ружье и убежал.

— Делай все, что они хотят, но делай не спеша! — крикнул ему вслед Роллинг.

Добрые советы Роллинга растаяли как мороженое под палящим солнцем. Станислаус лежал на посыпанном щебенкой казарменном дворе. Ладони его кровоточили, штаны порвались на коленях от острых камушков. Пот заливал лицо и стекал за воротник. Три унтер-офицера по очереди выбивали из него строптивость.

Через полчаса Станислаусу показалось, что больше он уже не сможет подняться. Тут явился сам Дуфте. Он пригрозил ему расстрелом по приговору военно-полевого суда. Расстрел? Расстрел по приговору военно-полевого суда? Станислаус об этом читал. В нем вновь заработал аккумулятор энергии. Он больше не ощущал боли в мускулах. Плоть его оглохла и омертвела. Он двигался как лунатик. Вокруг столпились унтер-офицеры с любопытными физиономиями и вели себя как на спортивном поединке. Сколько еще продержится этот дубина рекрут? Такой способ обработки рекрутов они называли на манер казарменных врачей — облучение. Станислаус падал и вставал, падал и вставал. То и дело у него возникала мысль: плоть и воля, вероятно, едины, и воля иссякает, когда сдается плоть. И с этой мыслью он чуть дольше лежал на земле.

— Землеведение! Это землеведение! — торжествовал Дуфте. Но удовлетворился ли он, видя Станислауса лежащим у его ног, словно червяк? Ничуть не бывало! Он заставил Станислауса набить ранец кирпичами. Станислаус согнулся. Дуфте побеждал. — Теперь ты видишь, что ты засранец. Так кто ты такой?

Молчание. Станислаус сгибался под тяжестью ранца с камнями. Червяк, которого вот-вот раздавят!

За десять минут до удара колокола, возвещающего конец обеденного перерыва, Станислаус неподвижно лежал лицом вниз, под тяжестью своего груза. Смертельные угрозы Дуфте уже не действовали на него. Дуфте стоял над ним как страшный бог, попирая казарменное небо.

— Я знал, что ты засранец!

Вейсблатт с Рольмопсом отнесли потерявшего сознание, измученного соседа по казарме Станислауса Бюднера в санитарную часть.

— Разве не лучше было бы сказать, что он хотел? — причитал Вейсблатт.

Рольмопс огляделся вокруг. И как ножом отрезал:

— Нет!

На черной именной дощечке над больничной койкой Станислауса мелом было начертано: «Засранец Станислаус Бюднер». Приказ вахмистра Дуфте. Капитан медицинской службы смотрел сквозь пальцы на это непривычное обозначение. Почему бы вахмистру не позабавиться? Ведь тот время от времени заботился о забавах капитана медицинской службы. Капитан, вопреки уставу, после служебных занятий обучал своих дамочек верховой езде. Дуфте обеспечивал лошадей посмирнее и обслугу в манеже.

Во сне и в бреду у Станислауса мешки с мукой мешались с лошадиными крупами. Мастер Клунч подошел к его койке, весь изукрашенный цветами.

«Это ты, засранец, заставлял меня попадать в край мишени?»

Лилиан мерила циркулем ляжку Станислауса и говорила:

«Это еврейская окружность. Она составляет сорок пять граммов».

Человек с красным здоровенным носом дал Станислаусу пакет:

«Слишком легко, слишком легко, молодой человек. Стихи принимаем не меньше чем по тридцать килограммов!»