Максим Горький - Рассказы. Очерки. Воспоминания. Пьесы

Мелания. Вынимать капитал из дела я не желаю, а векселя хочу переписать на Аксинью, вот и — предупреждаю.

Булычов. Так. Ну, это — твое дело! Однако в случае моей смерти Звонцов Аксинью облапошит. Варвара ему в этом поможет…

Мелания. Вот как ты заговорил? По-новому будто? Злости не слышно.

Булычов. Я злюсь в другую сторону. Вот, давай-ко, поговорим теперь о боге-то, о господе, о душе.

Мелания. Ну… что ж, говори!

Булычов. Ты вот богу служишь днем и ночью, как, примерно, Глафира — мне.

Мелания. Не богохуль! С ума сошел? Глафира-то как тебе по ночам служит?

Булычов. Рассказать?

Мелания. Не богохуль, говорю! Опомнись!

Булычов. Не рычи! Я же просто говорю, не казенными молитвами, а человечьими словами. Вот — Глафире ты сказала: скоро ее выгонят. Стало быть, веришь: скоро умру. Это — зачем же? Васька Достигаев на девять лет старше меня и намного жуликоватее, а здоров и будет жить. Жена у него — первый сорт. Конечно, я — грешник, людей обижал и вообще… всячески грешник. Ну — все друг друга обижают, иначе нельзя, такая жизнь.

Мелания. Ты не предо мной, не пред людьми кайся, а пред богом! Люди — не простят, а бог — милостив. Сам знаешь: разбойники, в старину, как грешили, а воздадут богу богово и — спасены!

Булычов. Ну да, ежели украл да на церковь дал, так ты не вор, а — праведник.

Мелания. Его-ор! Кощунствуешь, слушать не буду! Ты — не глуп, должен понять: господь не допустит — дьявол не соблазнит.

Булычов. Ну — спасибо!

Мелания. Это что еще?

Булычов. Успокоила. Выходит, что господь вполне свободно допускает дьявола соблазнять нас, — значит, он в грешных делах дьяволу и мне компаньон…

Мелания (встала). Слова эти… слова твои такие, что ежели владыке Никандру сказать про них…

Булычов. А — в чем я ошибся?

Мелания. Еретик! Подумай — что лезет тебе в нездоровую-то башку? Ведь — понимаешь, ежели бог допустил дьявола соблазнить тебя — значит, бог от тебя отрекся.

Булычов. Отрекся — а? За что? За то, что я деньги любил, баб люблю, на сестре твоей, дуре, из-за денег женился, любовником твоим был, за это отрекся? Эх ты… ворона полоротая! Каркаешь, а — без смысла!

Мелания (ошалела). Да что ты, Егор? Обезумел ты? Господи помилуй…

Булычов. Молишься день, ночь под колоколами а — кому молишься, сама того не знаешь.

Мелания. Егор! В пропасть летишь! В пасть адову… В такие дни… Все разрушается, трон царев качают злые силы… антихристово время… может — Страшный суд близок…

Булычов. Вспомнила! Страшный суд… Второе пришествие… Эх, ворона! Влетела, накаркала! Ступай, поезжай в свою берлогу с девчонками, с клирошанками лизаться! А вместо денег — вот что получишь от меня — на! (Показывает кукиш.)

Мелания (поражена, почти упала в кресло). Ох, негодяй…

Булычов. Глафира — блудодейка? А — ты? Ты кто?

Мелания. Врешь… Врешь… (Вскочила). Мошенник! Издохнешь скоро! Червь!

Булычов. Прочь! Уходи от греха…

Мелания. Змей… Дьявол…

Булычов (один, рычит, потирает правый бок, кричит). Глафира! Эй…

Ксения. Что ты? А Меланья-то где?

Булычов. Улетела.

Ксения. Неужто опять поссорились?

Булычов. Ты надолго уселась тут?

Ксения. Дай же ты мне, Егор, слово сказать! Ты совсем уж перестал говорить со мной, будто я мебель какая! Ну, что ты как смотришь?

Булычов. Валяй, валяй, говори!

Ксения. Что же это началось у нас? Светопреставление какое-то! Зятек у себя, наверху, трактир устроил, с утра до ночи люди толкутся, заседают чего-то; вчера семь бутылок красного выпили да водки сколько… Дворник Измаил жалуется — полиция одолела его, все спрашивает: кто к нам ходит? А они там всё про царя да министров. И каждый день — трактир. Ты что голову повесил?

Булычов. Валяй, валяй, сыпь! Молодой, я — любил в трактире с музыкой сидеть.

Ксения. Малаша-то зачем приезжала?

Булычов. Врать, Аксинья, ты — не можешь! Глупа для этого.

Ксения. Чего же это я соврала, где?

Булычов. Здесь Маланья приехала по уговору с тобой о деньгах говорить.

Ксения. Когда же это я уговаривалась с ней, что ты?

Булычов. Ну — ладно! Заткни рот…

Оживленно входят Достигаев, Звонцов, Павлин.

Достигаев. Егор, послушай-ко, что отец Павлин из Москвы привез…

Ксения. Ты бы лег, Егор!

Булычов. Ну, слушаю… отец!

Павлин. Хорошего мало рассказать могу, да, по-моему, и хорошее-то — плохо, ибо лучше того, как до войны жили, ничего невозможно выдумать.

Достигаев. Нет, протестую! Не-ет!

Звонцов шепчется с тещей.

Ксения. Плачет?

Достигаев. Кто плачет?

Ксения. Игуменья.

Достигаев. Что же это она?

Булычов. Идите-ко, взгляните, чего она испугалась? А ты, отец, садись, рассказывай.

Достигаев. Интересно, от какой жалости плачет Маланья.

Павлин. Великое смятение началось в Москве. Даже умственно зрелые люди утверждают, что царя надобно сместить, по неспособности его.

Булычов. С лишком двадцать лет способен был.

Павлин. Силы человека иссякают от времени.

Булычов. В тринадцатом году, когда триста лет Романовы праздновали, Николай руку жал мне. Весь народ радовался. Вся Кострома.

Павлин. Это — было. Действительно — радовался народ.

Булычов. Что же такое случилось? Вот и Дума есть… Нет, дело — не в царе… а в самом корне…

Павлин. Корень — это и есть самодержавие.

Булычов. Каждый сам собой держится… своей силой… Да вот сила-то — где? На войне — не оказалось.

Павлин. Дума способствовала разрушению сил.

Елизавета (в дверях). Вы, отец Павлин, исповедуете?

Павлин. Ну, что это, какой вопрос.

Елизавета. А где мой муж?

Павлин. Был здесь.

Елизавета. Какой вы строгий сегодня, отец Павлин. (Исчезла.)

Булычов. Отец…

Павлин. Что скажете?

Булычов. Всё — отцы. Бог — отец, царь — отец, ты — отец, я — отец. А силы у нас — нет. И все живем на смерть. Я — не про себя, я про войну, про большую смерть. Как в цирке зверя-тигра выпустили из клетки на людей.