Макс Фриш - Синяя борода

— Господин доктор Шаад — благородный господин.

Я не могу больше кормить лебедей.

Их длинные шеи...

Когда я бросаю в воду кусочки хлеба (остатки от завтра­ка), они величаво подплывают, как всегда, наклоняют к воде свои длинные шеи и не жадно, не спеша склевыва­ют все. Не знаю, те же ли это лебеди, которых я кормил, передо мной сейчас, после десяти месяцев предваритель­ного заключения. Они выпрямляют белые шеи. Они не узнают меня, медленно куда-то уплывают.

— Слово имеет прокурор...

Лебеди — не свидетели.

— Я спрашиваю в последний раз, где вы были, господин доктор Шаад, после того как около полудня расстались с Розалиндой Ц., как вы утверждаете, в до­бром согласии.

— Может быть, кормил лебедей.

— Лебедей?

— Да.

— Вы часто кормили лебедей?

— Время от времени.

— Где?

— На озере.

— А в ту субботу не шел снег или дождь?

— Лебедям все равно.

Целый день, если в приемной никого нет и если я не выезжаю по какому-нибудь экстренному вызову, я сижу в кабинете в белом халате, положив ноги на стол, и слы­шу все снова и снова:

— На первом допросе у окружного прокурора вы утверждали, что в означенный день гуляли по окрестно­стям, называли даже местность — Васберг ,или что-то в этом роде. Вы говорили, что обычно в таких случаях оставляете свой «вольво» у гравийного карьера и бредете по лесу куда глаза глядят, часто не зная, куда вас выве­дут лесные тропинки... К сожалению, установлено, что ваш голубой «вольво» в ту субботу стоял не у гравийного карьера, господин доктор Шаад, а в гараже на Кройцплац.

— Я ведь признал, что ошибся...

— Затем вы утверждали, что находились в своем врачебном кабинете, хотя в субботу у вас приема нет. Искали налоговые квитанции. Вы указали даже точное время: между пятнадцатью тридцатью и семнадцатью ноль-ноль.

— Да.

— Примерно в это время Розалинда Ц. была задуше­на в своей квартире... К сожалению, ваша тогдашняя ассистентка, работавшая в ту субботу, не видела вас в кабинете и не слышала... Потом вы отказались от своего утверждения, что в означенное время находились в кабинете и искали там налоговые квитанции, вы пока­зали, что в то время, когда была убита Розалинда Ц., вы якобы смотрели чешский фильм. Ваш пересказ фильма свидетельствует о превосходнейшей памяти, господин доктор Шаад, ибо установлено, что этот чешский фильм уже полтора года не демонстрируется на экранах... Лишь ваше четвертое утверждение, что вы по пути, а именно на Фельдеггштрассе, покупали табак, более или менее подтвердилось. Киоск, где вы покупали табак, стоит недалеко от места преступления...

Собственно говоря, я могу оставить свою практику. Время от времени бывают экстренные вызовы — когда пациентам не приходится выбирать врача, и тогда я ночью отправляюсь к больному. Днем в кабинете тихо; новая ассистентка разбирает медицинские журналы. Иные пациенты, которых я годами пользовал, возможно, умерли за время моего предварительного заключения, другим пришлось переменить врача, я их понимаю, десять месяцев — долгий срок. Халат, который я наде­ваю, войдя в кабинет, как всегда, белоснежен. Но пациент, в третий раз оказавшийся в пустой приемной, постепенно теряет к врачу доверие: он испытывает облегчение, когда я в конце концов направляю его к уро- догу, а я принимаюсь за чтение старых журналов, разложенных в приемной. Никогда не было у меня столько свободного времени. Еще в день моего ареста приемная была переполнена, больные сидели даже на подоконнике. Конечно, известно, что меня оправдали, но люди слишком многое узнали обо мне. Даже новую ассистентку мне удалось найти с трудом. Она югославка. Прежде чем войти в кабинет, она должна постучаться: я не хочу, чтобы ассистентка видела, как я сижу, поло­жив ноги на стол и сцепив руки на затылке. Те паци­енты, которые по-прежнему ценят меня как врача, очевидно, в настоящее время здоровы, и я мог бы с таким же успехом сидеть дома. Домой мне тоже никто не зво­нит. Кое-кто из знакомых, выступавших свидетелями на суде, видимо, не ожидал, что я буду оправдан, и теперь, вероятно, избегает встреч со мной.

— Это верно, господин Пфайфер, будто вы однажды слышали, как обвиняемый сказал, что он мог бы заду­шить эту женщину?

— Он был тогда изрядно пьян.

— Вы, значит, слышали эти слова?

Свидетель сморкается.

— Вы давно дружны с Феликсом Шаадом?

— Я никогда не спал с его Розалиндой!

— Я не об этом спрашиваю.

— Но, может быть, он так думал...

— И поэтому хотел задушить Розалинду?

— Я находил ее очаровательной.

— Еще один вопрос, господин Пфайфер...

— Я имею в виду — очаровательной хозяйкой.

— Относительно вашего долга...

— Он сам потребовал, чтобы я никогда о нем не заикался. Он помог мне закончить учение. Я вовсе не собираюсь это отрицать. Кстати, он ведь не давал мне взаймы. Когда я попросил одолжить мне денег, он отве­тил, что в долг денег не дает: долги осложняют дружбу.

— Какую сумму он вам дал?

— Кажется, двадцать пять тысяч...

Свидетель сморкается.

— Я не знаю, чего от меня хотят.

— Вы, значит, часто ночевали у Шаадов?

— Я же не отрицаю этого.

— Вы слышали, как обвиняемый говорил, что мог бы задушить эту женщину. Или вы отрицаете, господин

Пфайфер, что нередко рассказывали об этом в кругу ваших общих знакомых?

Когда я мою руки в уборной, мне и теперь еще кажется, что вот я вытру их и мне снова придется возвращаться в зал суда и слушать показания следующего свидетеля.

— Вы фрау Биккель?

— Да.

— Ваше имя?

— Изольда.

— Ваша профессия?

— Уборщица.

— Как свидетельница вы обязаны говорить правду, и ничего кроме правды, фрау Биккель, вы знаете, что ложные показания караются тюремным заключением, в тяжких случаях — сроком до пяти лет...

Вероятно, есть свидетели, которые ждут, чтобы я поблагодарил их хоть кратким письмом за их показания на суде.

— Я могу только сказать, что господин доктор — человек, который и мухи не обидит, это все, что я могу сказать.

Три недели прошло с тех пор, как меня оправдали, а я еще не написал ни одного письма, по-прежнему сижу, скрестив на груди руки, как в зале суда.

— Вы, значит, часто бывали в ее квартире, фрау Биккель, приходили убирать, когда мадам была одна, и, если я правильно понял, обычно с утра?

— Иногда там бывал и господин доктор.

— А других мужчин вы не видели?

— Только в подъезде... Иногда она просила меня прийти вечером. Когда у нее бывало много гостей. И это были, знаете, не одни только господа, но и супружеские пары, и все они много разговаривали. Чаще всего подава­лись холодные закуски. Я не знаю, что за люди приходи­ли, но фрау Розалинда все равно была среди них глав­ной, это чувствовалось.

— Господин доктор Шаад тоже бывал там?