Жорис-Карл Гюисманс - Собор

Вот только не странно ли, что теперь духовная анемия проявляет себя такими противоречивыми признаками? Ведь, с одной стороны, я испытываю усталость, упадок сил, утомление от молитвы; я ее проговариваю так дурно, что она мне кажется пустой и тщетной; хочется послать все подальше, замолчать, дождаться возвращения духовного рвения, хоть и не надеюсь дождаться; с другой стороны, в то же самое время я ощущаю глухую, упорную работу, незримое прикосновенье, потребность в молитве, чувствую, что Бог зовет меня держаться в форме. И бывают такие минуты, что я, кажется, и отдаю себе отчет в своей неподвижности, но тут же мне сдается, что меня сдвинуло с места и уносит широким потоком.

Да так оно почти что и есть. Когда я в таком безысходно-неприкаянном состоянии духа принимаюсь читать какое-нибудь сочинение высокой мистики: святую Терезу, святую Анджелу, — неприметное прикосновенье становится осязаемей; я чувствую мятущие меня порывы, воображаю, будто душа опять обрела здоровье, стала моложе, дышит вольней; когда же хочу, пользуясь этим проясненьем, сосредоточиться и помолиться — тогда стоп: я бегу от себя, и дело не движется. Как это жалко и тошно!

Как аббат Жеврезен до сей поры руководил мной?

В основном он следовал выжидательной методе, не столько борясь с отдельными проблемами, сколько ограничиваясь общеукрепляющими средствами против моей слабости. Он прописывал мне марциальные медикаменты для души, а когда видел, что я ослабеваю, рекомендовал причащение. Теперь, если я правильно все понимаю, он передвигает боевые батареи. То ли он меняет тактику из-за ее неудачи, то ли, наоборот, совершенствует; курс его лечения, хоть я сам о том и не подозреваю, привел к желаемым для него результатам; в том и в другом случае он хочет послать меня в монастырь: либо ускорить процесс, либо закрепить.

Впрочем, эта система, кажется, входит в его терапию: так же он подходил ко мне, когда помогал моему обращению; он поспешил послать меня на бальнеологическую станцию для души, на целительные минеральные воды; теперь он уже не считает необходимым давать мне такое лечение и побуждает меня пожить в месте более отдохновительном, в более спокойной атмосфере. Точно ли так?

Вовсе нет, с его стороны не видно даже намерения застать меня врасплох и навязать решение. На сей раз он даже не взялся покончить с моей неуверенностью, официально известив об отъезде в Солем; но все одно! Ведь в этой истории не все ясно. Почему отец Плом пообещал бенедиктинцам привезти меня? Очевидно, он действовал по просьбе отца Жеврезена. Никакого другого мотива говорить с белоризцами у него не было. Правда, я говорил ему о своем недуге, о неясном желании уйти от мира, о пристрастии к монастырям, но никак не подталкивал забегать вперед, подгонять события!

Ох, опять я выдумываю за других хитрые планы, ищу черную кошку в темной комнате, воображаю хитрые замыслы там, где их, возможно, и не бывало. Ну а если есть? Разве друзья не моей же пользы ради сговариваются? А мне остается только слушать их и повиноваться… Все, оставим это, вернусь к своему бестиарию; время идет, а мне бы хорошо было закончить работу до отъезда.

Дюрталя опять потянуло к собору; он принялся изучать южный портал, где была собрана вся мистическая зоология и демонология.

Но желавшихся причудливых форм он там не увидел. В Шартре пороки и добродетели передавались не в виде химерических или хотя бы реальных животных, а в человеческом облике. Внимательно все осмотрев, он откопал на столбах среднего прохода изображения грехов в крохотных скульптурных группах: сладострастие обозначалось женщиной, целующей молодого человека, пьянство — оборванцем, замахнувшимся на епископа, гнев — мужем, ругающимся с женой; рядом с ними валяются сломанное веретено и пустая бутылка.

Из всех бесовских животных он лишь в правом проходе разглядел, чуть не вывернув себе шею, двух драконов: одного из них изгоняет какой-то монах, другого ведет на поводу некий святой.

Что же касается животных богоугодных, Дюрталь высмотрел в ряду добродетелей женские фигуры в обнимку с символами благих дел: Послушание сопровождает бык, Целомудрие — феникс, Любовь — барашек, Кротость — ягненок, Крепость — лев, Воздержание — верблюд. Почему здесь феникс изображает Целомудрие, ведь в средневековых волюкрариях ему такой роли не отводится?

Скудость фауны в Шартре несколько разочаровала Дюрталя, но он утешился, осмотрев южный портал, служивший парным дополнением к северному; он повторял сюжеты Царского портала, но с вариациями: также воспевал Христа во славе, но уже как Всевышнего Судию, а также в лицах святых.

Этот вход был начат во времена Филиппа Августа на средства графа Дрёсского и его супруги Алисы Бретонской, а закончен лишь при Филиппе Красивом; он, как и два других, делился на три части: в стрельчатом тимпане средней арки повествовалось о Страшном суде; арка левая посвящена мученикам, правая же — исповедникам.

Центральная арка подражала формой кораблю, поставленному стоймя, вниз кормой, носом вверх; на выпуклых стенках бортов держались по шесть апостолов с каждой стороны, а в глубине, посередине, стояла одна-единственная статуя Христа.

Она так же знаменита, как и амьенский Христос; все путеводители превозносят правильность лика, спокойную гармонию черт; на самом деле она прежде всего холодна и хлыщевата, красива скучной красотой; насколько ниже она статуи Спасителя XII века в тимпане Царского портала; как жив, как выразителен тот Господь, восседающий посреди животных тетраморфа!

Апостолы, пожалуй, лучше отделаны, чем патриархи и пророки, стоящие вокруг святой Анны на северном портале, не так неуклюжи, но и искусство в них не так притягательно. Как и Христос, Которого они окружают, все они выглядят очень порядочно; все это благопристойная, так сказать, флегматичная, скульптура.

Благодушно улыбаясь, они держат орудия своего мученичества, как солдаты на посту держат ружья.

На правом простенке поселились апостол Петр, водрузивший крест, на котором был распят вниз головой, Андрей с латинским крестом, а не тем Х-образным, к которому его пригвоздили, затем Филипп, Фома, Матфей и Симон, все с короткими мечами, хотя апостол Филипп был распят и побит камнями, Фома заколот копьем, а Симон Кананит распилен пилой.

На левом простенке вместо Матфия, заместившего Иуду, виден апостол Павел, протянувший вперед длинный меч; далее следуют: Иоанн со своим Евангелием, Иаков Старший с коротким мечом, Иаков Младший с сукновальной палицей {100} , Варфоломей с кривым ножом, которым с него содрали кожу, и апостол Иуда с книгой.

Все они громоздились на уступах изогнутых колонн, попирая босыми в знак апостольского звания ногами своих палачей. У них были длинные растрепанные волосы, бороды надвое, расходившиеся вилообразно, кроме безбородого Иоанна и Павла, который по традиции был лыс; и одеты они были одинаково: завернуты в плащи с искусно уложенными волнообразными складками. Один лишь Иаков Старший выделялся шляпой, усеянной ракушками, наподобие тех, в которых приходят к нему в Компостелу, в большой средневековый храм, воздвигнутый в его честь.