Николай Чебаевский - Если любишь

— Леха, подсобляй!

Но Максим заслонил девушку от рассвирепевшего старика. Сказал негромко, но требовательно:

— Ну-ка, потише! Иначе худо будет.

— Не грози! Сопляк ты еще, чтобы мне грозить!

— Я вам не угрожаю. Суд угрожает.

Услышав слово «суд», старик сразу сник, отступил от Максима, ворча:

— Не пужай! Силком на чужой двор ворвался да еще командует. Невесту у жениха отбирать никому не дозволено. Самого тебя могут за это запросто взгреть.

— А силой замуж брать позволено? — Максим поглядел на старика с гадливостью. И, не дождавшись его ответа, потребовал уже совершенно спокойно: — Уберите собаку!

— Ищо чего! Как прикатил, так и уматывай!

— Уберите, вам говорят! Иначе…

— А чего иначе? Чего ты меня все стращаешь?

— Уберите, слышите! Не забывайте, что на советской земле живете…

Евсей глянул исподлобья на Максима, на Ланю, уже забравшуюся на раму велосипеда, и, бормоча какие-то неясные проклятия, все-таки пошел запирать Черного в баньку.

Через минуту Максим и Ланя свободно ехали по перешейку. Страшный пес рычал взаперти, а взлохмаченный, не менее страшный Евсей стоял у баньки, втянув голову в плечи. Но казался он уже совсем не страшным. Да и чего Лане было теперь бояться, если ее руки лежали на руле велосипеда рядом с сильными руками Максима? Но когда подъехали они к Дымелке, чувство радости у Лани померкло. Она вспомнила о доме. Как-то ее встретят отец с матерью?.. Евсей же кричал, что они согласились отдать ее за Леху. Неужели это правда? Тогда ей несдобровать. К тому же вдруг кто-нибудь увидит, что Максим ее привез.

— Ссади меня, — попросила Ланя расстроенно. — Дальше я пешком…

Если бы Ланя пришла домой сразу, все могло обойтись благополучно. Но она долго просидела в своем огороде, в нескольких метрах от крылечка, на которое у нее не хватало духу взойти. Тем временем в избу проскользнула Аришка и передала отцу, что полчаса назад была в поле и собственными глазами видала, как Максим Орехов вез на велосипеде Ланьку.

— А домой, значится, не явилась? — ехидно поинтересовалась Аришка. — Неужто они прямо под крылышко к фельдшерице забрались?

Отец Лани побагровел.

— Сейчас я схожу, я управлюсь с ней по-своему.

Аришка схватила его за рукав:

— Что ты, в уме али выжил? Фельдшерица же партийная, только шум поднимешь — сразу тебя заарестуют! А может, Ланьки-то там и нет, может, я еще обозналась…

— Пусть только придет домой!

— Ну, дома и есть дома. Тут ты хозяин. — Аришка для заделья попросила опары и тотчас ушла. А отец, накаляясь все больше и больше, стал поджидать, не явится ли дочь. И когда Ланя, под вечер уже, осторожно открыла дверь, он сразу огрел ее ременным бичом.

— С-сука, сбежала с заимки! С кобелем фершалицыным спуталась! Покалечу, убью!!

— Убивайте! — закричала Ланя. — А на заимку я все равно не вернусь, за Леху замуж не пойду!.. Я незаключенная, чтобы меня с собакой караулили.

— Ну, это посмотрим. Еще вприпрыжку побежишь!.. — Размахнуться в доме по-настоящему было негде, и отец ударил Ланю уже рукояткой бича.

— Хоть убейте, не пойду! Я в школу пойду!..

— А-а, опять с тем кобелем…

Не раз доводилось Лане испытывать на себе гнев отца. А теперь и совсем не ждала она пощады, видела, что отец совсем озверел. Матери же не было дома, да если бы и была, все равно она не посмела бы заступиться: отец и ее, случалось, бил смертным боем.

Все это сознавала Ланя, но страх перед возвращением на заимку был сильнее страха перед побоями, страшнее даже самой смерти. И девушка отчаянно твердила:

— Не пойду за Леху, не пойду!.. Я в школу пойду, с Максимом!..

Страшная боль разорвала плечо. Ланю швырнуло к стене, потом от нового удара бросило к окошку. Она стукнулась спиной о раму. Перержавевший шпингалет отскочил, створка распахнулась, и девушка вывалилась в палисадник. К счастью, отец не вдруг сообразил: выскочить ему в окно и продолжать расправу над дочерью или оставить ее пока в покое? Орудовать бичом на улице он все-таки остерегался.

А пока отец соображал да выглядывал в окошко, нет ли вблизи опасного человека, особенно из учителей и колхозного парткома, Ланя вскочила на ноги, перемахнула через прясло [2] Прясло — изгородь из длинных жердей, протянутых между столбами . Остальное вышло как-то само собой. Ноги привели ее к Ореховым. Зинаида Гавриловна оказалась дома одна — Максим ушел на речку за водой. Страшный вид девочки — лицо заплакано, волосы растрепаны, кофточка на плече разорвана — яснее всяких слов поведал ей, что произошло у Лани дома. Зинаида Гавриловна ни о чем не стала расспрашивать девушку, по-матерински обняла ее. Потом, когда Ланя немного успокоилась, сказала:

— Орешек сейчас придет. Похозяйничайте тут пока без меня, приготовьте ужин, ладно? А у меня срочный вызов на ферму.

Пошла она — Ланя видела в окно — действительно к ферме. Не заметила девушка, как Зинаида Гавриловна за огородами повернула обратно и вышла к дому Синкиных. Предприняла она этот обходной маневр, чтобы не волновать Ланю. Но выгадала еще и в другом.

Покажись фельдшерица перед окнами — двери наверняка бы закрыли на засов. Стучись не стучись — никто бы не открыл. Синкины поступали таким образом всегда, когда хотели избавиться от чужого глаза, от нежелательных расспросов и неприятных объяснений.

Приход Зинаиды Гавриловны оказался тем неожиданнее, что хозяева были поглощены разбором причин своеволия дочери. Отец гневно доказывал матери: дерзкое непослушание Ланьки вызвано потачками матери. А мать попрекала отца, что он даже не выслушал дочь, ничего не узнал, а схватился за бич.

— Люди скот так не бьют! — видя, что хозяева в перепалке не замечают ее, подала голос Зинаида Гавриловна.

Тресни над головой потолок, и тогда бы хозяева не испугались так, как от этих негромких слов. Мать Лани начала инстинктивно креститься, а на отца вдруг навалилась икота. Зинаида Гавриловна даже подумала: не за привидение ли ее принимают. Но хозяйка поспешно пододвинула табуретку, смахнув с нее передником невидимую пыль, а хозяин, подобострастно кланяясь, сквозь икоту сказал:

— При… примощайтесь, до… дорогая гостьюшка… И Зинаида Гавриловна поняла: люди эти живут в вечном страхе, что кто-то придет, кто-то заинтересуется их скрытной жизнью, попросит, а то и потребует ответа: до каких же пор будут калечить детей?

Фельдшерица села и некоторое время не без любопытства смотрела на Синкиных. До чего же жалкими были эти «избранники божьи»!.. Сам хозяин — рослый, широкий в плечах, но одутловатый, с нездоровым охряным цветом кожи, с выкаченными глазами. Хозяйка, наоборот, худая до невозможности. И не просто бледная, а обесцвеченная, вроде хилого картофельного побега в подвале. Глаз почти не видать — провалились. Передних зубов совсем нет — от болезни ли выпали, выбиты ли добрым муженьком.