Николай Чебаевский - Если любишь

Не отвадила бы, конечно, Ланя этим Евсея от родника. «Калинники» сумели бы, наверное, так или иначе использовать источник. Отвадило их другое. Хитрюга Евсей, услышав от Лани, что вода родника непригодна для питья, счел за лучшее не рисковать. И повернул ее слова по-своему:

— Испоганили нехристи божий источник! — истово уверял он. — Сучка эта, Ланька-то Синкина, так и брякнула: отрава к воде примешана. Сметана какая-то ядовитая… Чтоб, значится, люди не пользовались. Но погань-то все равно пронесет. Через год там али через два все едино вода с божеской помощью очистится. А злодеям, — добавлял он угрожающе, — пакость ихняя камнем на шее повиснет, потянет прямо в пекло. Да и на земле еще припечет…

Евсей люто возненавидел девушку. Если прежде он злобствовал потому, что Ланя ускользнула из рук, то теперь усмотрел в ней и в Максиме главных врагов.

В самом деле, мало того, что Максим увел Ланьку от Лехи из-под самого носа, так потом придумал, паршивец, электропастуха на перешейке у баньки поставить. И пришлось покинуть благодатное место, где столько было ягоды и где могли заглазно собираться свои люди. По его наущению Ланька и мотоцикл не отдала. А теперь вот от родника, гадючка, прогнала. Пора было отомстить. Но как побольней, половчей ударить?

От Аришки Евсей слышал, как она подзуживала Алку, чтобы внести раскол между Ланькой и Максимом. Но считал все это блошиными укусами. Надо было придумать что-то пострашнее. И Евсей, затаившись, как змея, ждал момента, чтобы ужалить.

До сих пор Алка верила в свою неотразимость. Все знакомые парни если не клялись в любви, то глядели на нее восторженно. Одного покоряла она красотой, другого завораживала песнями и пляской в клубе, третий доставал платок и начинал вытирать бусинки со лба просто от звонкого ее смеха.

Но на Максима ничто не действовало. Было от чего призадуматься!

Алка зачастила к матери Максима — училась шить и кроить — Зинаида Гавриловна считалась в Дымелке лучшей портнихой. Не раз затевала Алка разговоры о разных болезнях, о том, как их лечат и как надо обращаться с больными, чтобы заслужить их уважение.

— Непременно пойду в медицинский институт. Или в медицинское училище. Это, наверное, даже полезнее. Поработаю сначала фельдшерицей, накоплю опыт, а потом поступлю в институт.

Но Зинаиде Гавриловне Алка чем-то не нравилась, и она вежливо, под предлогом занятости, вскоре отказалась принимать ее. Зато Максиму, когда он ловил на себе пылкие взгляды Алки, нечего скрывать, было приятно, это стало волновать его.

Когда Максим уехал поступать в медицинский, Алка сочла, что ветер подул в ее паруса. Ланька, конечно, должна была остаться в Дымелке: сестренок, дом, хозяйство не бросишь. А она, Алка, ничем не связана, живо переберется в тот же город, где будет учиться Максим. Устроится, на худой конец, сиделкой в больницу, но станет встречаться с парнем каждый день. А через год обязательно и сама поступит в этот же институт — будет льгота по стажу. И если до той поры Максим не сдастся, то уж тогда-то она его непременно обуздает.

Сопротивление, оказанное Максимом, распалило Алку. Она чувствовала себя оскорбленной, готова была пустить в ход любое оружие, чтобы добиться своего. Хотя и думала она, что делает все исключительно ради ниспровержения упрямца, на деле Алка боролась уже за любовь. Боролась изворотливо, нечестно, но самоотверженно…

Так против Ланиного счастья, движимые совсем разными причинами, ополчились заодно и Алка, и старый Евсей, и даже Зинаида Гавриловна. И эта тройная сила, кажется, начала одолевать.

Мать Максима, собственно, ничего не имела против Лани. Наоборот, девушка была ей по душе. Но она опасалась, как бы чувство, которое возникло между ее сыном и Ланей, не привело к поспешной женитьбе. Тогда сорвется учеба. Зинаида Гавриловна не возражала, когда Максим помогал девушке закончить десятилетку, но когда аттестаты были получены, она стала настойчиво внушать сыну, что самое главное для него теперь — институт. Все остальное надо решительно отодвинуть пока в сторону.

Евсей, услышав, что Максим поступил в институт, и выведав у Алки, что она тоже собирается перебраться в город, заухмылялся. Все шло к тому — ждала Ланьку горькая разлука. Несчастная, сломленная, когда солнышко покажется ей с копеечку, будет Ланька нуждаться в поддержке. Тут уж он не прозевает, подошлет Аришку или какую другую сердобольную «сестру». Даст бог, зануздают строптивую, тогда уж не вырвется!

Подлил масла в огонь и Тихон. Когда его демобилизовали и он на время вернулся в Дымелку, парень уже не приставал больше к Лане. Даже старался с ней не встречаться, близко не подходил, а только издали провожал иногда печальным, как бы прощальным взглядом.

Но перед отъездом из Дымелки Тихон, как и год назад, подстерег Ланю, перехватил ее одну за деревней. Сказал взволнованно, как прежде:

— Послушай, Ланя…

Девушка, считавшая, что парень окончательно образумился, понял, что бессмысленно и недостойно добиваться любви преследованием, испугалась: неужели все начинается снова?

— Не бойся, Ланя, — тихо, просяще продолжал парень. — Я ничего плохого не сделаю… Пальцем тебя не трону…

Ланю успокоили, однако, не эти слова, а грустное, какое-то покорное выражение лица парня. Рванувшись было, чтобы убежать, она остановилась.

— Мне надо только сказать тебе… Я уезжаю… Надолго, а может, и совсем…

— Что ж… — невольно вырвалось у Лани, но тут же она прикусила язык. Неудобно, бессовестно все-таки показывать человеку, что ты рад его отъезду. А сказать, хотя бы для вежливости, будто жаль расставаться со школьным товарищем… Это была бы и правда, ведь Тихон сделал ей много хорошего и ничего плохого, если бы… Нет, все-таки Ланя не могла так сказать. Она молчала несколько секунд, прежде чем нашлась, и пожелала Тихону счастливого пути, всего хорошего в его жизни в городе.

— Спасибо, — произнес Тихон совсем грустно. — Но еще мне хочется… Прошу тебя, Ланя… поцелуй меня на прощание!

Девушка изумленно расширила глаза, отступила на шаг от парня.

— На прощанье ведь, — повторил парень совсем тихо и необычайно мягко. — Чтоб помнить всю жизнь.

Ланя отступила еще на шаг. Ей не хватало дыхания. Она боялась, что вот-вот закричит, как кричат во сне от удушья. И она бы закричала, сделай Тихон хоть одно движение. Но парень стоял неподвижно, опустив голову, высоченный, с богатырским разворотом плеч и в то же время беспомощный, покорный ей.

— Больше мне ничего не надо. Я сразу же уеду.

Дрогнуло в груди у девушки. Она боязливо шагнула к Тихону, привстала на носки и осторожно поцеловала его в подбородок. И сразу, будто обжегшись, отскочила, бросилась бежать прочь.