Франс Силланпя - Праведная бедность: Полная биография одного финна

Сидя в сумерках у окна, накануне голодного рождества, Пеньями устало вспоминает добрые старые времена. Он чувствует, как одинок он на свете. К тем людям, что хозяйничают сейчас в его доме, он не испытывает ничего, кроме какого-то вялого отвращения. Они существуют лишь для того, чтобы показать ему всю глубину его падения: ведь и он теперь почти такой же, как они. Ловиса хоть и жива, да состарилась, а когда бабы старятся, они уж ни на что не годны.

Пеньями знает человека, у которого и сейчас есть водка. Пеньями думает о папаше Оллила. Папаша Оллила старше Пеньями, но он не его круга человек, — он вообще сам по себе. Он раздражающе самостоятелен и во всех отношениях несравненно выше Пеньями и всех прочих. Папаша Оллила пьет не меньше его, но он здоровее, он богаче. Он почти всегда ест хлеб без мякины, заморозки не разорили его, и с Кокемяки ему прислали три больших воза сена. В довершение всего Пеньями должен ему шестьсот рублей… С таким не больно-то подурачишься в ночь под рождество.

Пеньями встает и неуверенным шагом выходит на двор, словно не зная, куда пойти. Заметив дрогнущего на пригорке Юсси, он уже готов напуститься на него, как вдруг из-за бани показывается пестрая кучка людей, волокущих за собой большие сани. Зрелище это хорошо ему знакомо, и Пеньями прямо-таки оживает, упиваясь сознанием, что уж для этих-то людей он по-прежнему хозяин.

— Доброго рождества! — говорят ему нищие с заметным северным акцентом.

— Спасибо, да не на этот раз, северяне! Ступайте в Оравайнен, там для вас найдется ночлежка… А ну, прочь отсюда, кому говорят!

Пеньями отправляется на Оллилу, и Юсси спокойно может рассмотреть удаляющихся нищих — или северян, как их называют. Здешних, приходских, побирушек крестьяне не называют нищими. И даже пятьдесят лет спустя, во время войны, когда заходила речь о северянах, они казались тогдашнему Юхе Тойвола страшно чужими. Настроение того рождественского сочельника глубоко запало в его душу.

Когда Пеньями исчез из виду, Юсси побежал на Свиную горку, к тамошней лачужке. Было уже поздно, но какой-то инстинкт уводил мальчика от дома; уж на Свиной-то горке наверняка будет настоящее рождество, такое, какого никогда не увидишь на Никкиле. Вот бы провести нынешний вечер с тамошними мальчишками! Дома у Юсси не было друзей.

На Свиной горке очень удивились, когда к ним заявился Юсси с Никкили, и Кустава уже было решила, что на Пеньями накатил дурной стих. Исподволь расспросив мальчика, она узнала, что ничего особенного не произошло. Пеньями ушел на деревню, вот Юсси и прибежал к ним… Все это было вполне понятно. В избушке по-рождественски пахло пареной брюквой, но каким-то чутьем Юсси угадал, что ему от всего этого ничего не перепадет. С помрачневшим лицом он выскользнул в дверь, неразгаданный, как некое рождественское знаменье. После этой маленькой, подсказанной инстинктом прогулки не оставалось ничего другого, как вернуться домой. В небе загорались звезды, а в избе, как всегда, коптила лучина. Все ждали хозяина, чтобы пойти в баню. Но его все не было, баня грозила остыть, и в конце концов пошли без него.

Обитатели Никкили вели себя в тот вечер весьма необычно.

Папаша Оллила уже принял праздничные поздравления, сходил в баню и как раз расчесывал бороду, когда в избу ввалился Пеньями. Нашел тоже время говорить о долгах! Да и до выпивки еще далеко; она начнется лишь за ужином, после того как вместе со всей прислугой пропоют рождественский псалом. Папаша Оллила с трудом сдерживал раздражение.

— Так ведь… ты знаешь все не хуже меня. За тобой шестьсот рублей да процент за два года не плочен. Его следует присчитать к основному капиталу…

— Так ведь… я не продаю самогон ни за наличные, ни в долг. А проценты к капиталу присчитаю. Это будет марок двести…

— Так ведь… самогону я дам тебе задарма, как раз чтоб расчухать рождество. Есть у тебя посудина?.. Только пеняй на себя, ежели я законным порядком взыщу с тебя должок. За все про все выходит две тысячи шестьсот марок… Ну, с миром господним!

Тягостное молчание воцаряется на Никкиле по возвращении из бани. Что скажет старик, когда увидит, что в баню сходили без него? Майя еще в бане, она пошла туда одна, после всех — пока другие мылись, она без их бедома натаскала в избу соломы. Солома эта — горелая, ее надергали утром на корм скоту из крыши сарая, построенного два года назад. Юсси считает своим долгом присесть на нее; от соломы несет затхлостью. Он один среди взрослых. Настроение у всех подавленное.

Но вот в сенях раздаются шаги Пеньями. Ярче обычного блестит знакомый глаз в растворе двери, громче обычного вырывается дыханье из груди, и всем сразу бросается в глаза объемистый деревянный жбан, который он, нисколько не таясь, несет под мышкой. Такой твари на Никкиле нет, этот жбан — из деревни.

Ко всеобщему удивлению, Пеньями не сразу начинает скандал. Все молчат, Юсси потихоньку сползает с соломы. Пеньями проносит жбан к своему шкафу, неторопливо открывает и закрывает дверцу и, ни слова не говоря, снова выходит. Его шаг нетверд — в этот знаменательный вечер особенно заметно, как сильно он сдал за последние годы. Собственно говоря, его нечего больше бояться. Женщины хихикают, как только он оставляет избу. Старый филин — он все еще способен нагнать уныние даже в этот безрадостный рождественский вечер.

А ведь три года назад, если бы Пеньями при подобных обстоятельствах столь необъяснимо покинул избу, Апели имел бы полное основание отправиться за ним следом, проверить, все ли в порядке с Майей, которая моется в бане. Теперь же, хотя Апели с ними нет, все знают, что хозяйке не грозит сколько-нибудь серьезная опасность. Жизнь во всех отношениях пошла на спад.

Однако еще до праздничного стола Пеньями сделал слабую попытку вернуться к старому. Он захотел помыться в бане и уже разделся наполовину, как вдруг силы отказали ему. Оставив мужа в бане, Майя вернулась в дом, накрыла на стол и достала из тайника тощую сальную свечку, когда Пеньями, босой, в одной рубахе, притащился в избу и, мучительно заплетая ногами, направился прямо к шкафу. Отхлебнув из жбана три больших глотка, он в изнеможении опустился на кровать, вяло радуясь тому, что у него все-таки есть водка, пусть даже это его последнее рождество в этом прокисшем мире и пусть долгов у него больше той суммы, которую он умеет связно назвать. Но вот он встрепенулся: он видит мальчика, который всегда, при всех обстоятельствах вызывает в нем желание мучительствовать. Однако на этот раз мальчик — слишком ничтожный повод для скандала, поскольку домашние в полном сборе. Пеньями замечает брошенную на пол солому.

— Кто принес в избу солому для скота?

— Не все ли равно, где лежать соломе? — отвечает Майя.