Роберт Эйкман - Внутренняя комната

— Поддержать нас было первейшим долгом, в котором она не преуспела.

При слове «она» я не смогла удержаться от того, чтобы вздрогнуть. В тот же момент Эсмеральд крепко вцепилась в моё платье.

— Но есть одно место, которое она не может испортить. Место, где мы развлекаемся по-своему.

— Пожалуйста, — вскрикнула я. — Не нужно больше. Я ухожу.

Пигмейская хватка Эсмеральд стала ещё туже.

— Это комната, в которой мы едим.

Все смотрящие на меня глаза загорелись огнём и стали чем-то, чем не были прежде.

— Я могла бы даже сказать — пируем.

Все шестеро снова начали подниматься из своих паучьих беседок.

— Потому что она не может туда попасть.

Сёстры захлопали в ладоши — словно зашелестели листья.

— Там мы можем быть теми, кто мы есть на самом деле.

Теперь они собрались вокруг меня ввосьмером. Я заметила, как одна из них указала пальцем на младшую сестру, которая провела сухим, заострённым языком по нижней губе.

— Достойными звания леди, разумеется.

— Разумеется, — согласилась я.

— Но непреклонными, — вмешалась Эсмеральд, потянув меня за одежду. — Отец говорил, что это самое главное.

— Наш отец был человеком безмерной ярости против пренебрежения, — сказала хозяйка. — Лишь его постоянное присутствие в доме и поддерживает нас.

— Показать ей? — спросила Эсмеральд.

— Если хочешь, — презрительно ответила её сестра.

Откуда-то из складок своего затхлого одеяния Эсмеральд извлекла клочок бумаги и протянула его мне.

— Берите. Я разрешу вам её подержать.

Это была фотография, смутно подпорченная.

— Посвети ей, — пискнула Эсмеральд.

Равнодушным жестом её сестра подняла лампу.

Это была фотография меня самой в детстве, худой и коротко стриженной. А в моём сердце торчала крошечная бурая иголка.

— Такие есть у всех нас, — сказала Эсмеральд с ликованием. — Как по-вашему, теперь её сердце до конца проржавело?

— У неё никогда не было сердца, — сказала с издёвкой её старшая сестра, опуская лампу.

— Может быть, у неё не было возможности всё исправить, — вскрикнула я.

Было слышно, как у сестёр перехватило их слабое дыхание.

— В счёт идут только ваши дела, — сказала хозяйка, разглядывая выцветший пол, — а вовсе не то, что вы потом об этом думаете. Наш отец всегда на этом настаивал. Это очевидно.

— Верните мне её, — сказала Эсмеральд, глядя мне в глаза. На мгновение я засомневалась.

— Верните, — сказала хозяйка своим презрительным тоном. — Теперь уже всё равно. Все, кроме Эсмеральд, видят, что дело сделано.

Я вернула ей фотографию, и Эсмеральд отпустила меня, засовывая её на прежнее место.

— Ну а теперь вы присоединитесь к нам? — спросила хозяйка. — Во внутренней комнате?

Её манера, насколько возможно, была почти небрежной.

— Я уверена, что дождь уже закончился, — ответила я. — Мне нужно идти.

— Наш отец ни за что не отпустил бы вас так легко, но, полагаю, мы сделали всё, что могли.

Я склонила голову.

— Не утруждайтесь прощаться, — сказала она. — Мои сёстры больше не ждут этого.

Она подняла лампу.

— Идите за мной. И будьте осторожны. Здесь ослабели половицы.

— До свидания, — пискнула Эсмеральд.

— Не обращайте внимания, если угодно, — сказала хозяйка.

В тишине я шла за ней через трухлявые комнаты, ступая по гниющему полу. Она открыла обе створки входной двери и ждала, пока я пройду, — тёмная бесформенная фигура в серебристом потоке лунного света.

У порога, или где-то на дальнем его конце, я заговорила.

— Я ничего не сделала, — сказала я. — Ничего.

И не подумав ответить, она растворилась в темноте, беззвучно закрыв дверь.

Я продолжила свой мучительный, потерянный и забытый путь сквозь лес, через унылое болото, обратно к маленькой жёлтой дороге.