Ба Цзинь - Осень

— Ты меня не разыгрывай! Я понимаю, что ты хочешь сказать, — отрезала Шу-хуа по-прежнему сердито. — Не верю, чтобы можно было быть такой бесчувственной. В любом деле кто-то прав, а кто-то виноват, но к людям всегда нужно подходить справедливо. Дети ведь не собственность родителей, как же можно ими так помыкать? Когда родители неправы, подчиняться им не следует. А если они заставят тебя человека убить или украсть, — ты согласишься?

Цзюе-минь торжествовал: он не ожидал, что Шу-хуа окажется такой смелой, и был очень доволен тем, что она высказала свои взгляды столь решительно, и особенно тем, что ее слова могли послужить хорошим примером для Шу-чжэнь. Но он все же не удержался от шутки:

— Я сказал только два слова, а ты уж подвела целую теоретическую базу. Да ты можешь стать заправским лектором! Я создам тебе рекламу.

— Опять разыгрываешь? Так я тебя и послушала! — рассмеялась Шу-хуа, обрадовавшись тому, что Цзюе-минь согласился с ней. Затем она повернулась к сестре: — Шу-чжэнь, как, по-твоему, я права?

Слез на лице Шу-чжэнь уже не было. На вопрос Шу-хуа она ответила растерянным «не знаю». Но, видя, что Шу-хуа смотрит на нее с удивлением (и даже с некоторым разочарованием), почувствовала беспокойство и сказала огорченно:

— Где ж мне до тебя! Я ведь ничего не понимаю, — Больше ничего ей не пришло на ум.

В этих простых словах звучало искреннее признание. В них звучала трагедия всей жизни Шу-чжэнь. И Шу-хуа и Цзюе-минь сочувственно взглянули на нее; они поняли (правда, по-разному) смысл этих слов. Шу-хуа было ясно, что упреки здесь бесполезны, что у Шу-чжэнь нет таких возможностей, как у нее. Эту девочку со дня ее рождения давила чужая рука, из-под которой она не смогла вырваться, поэтому она всегда и была игрушкой других, терпела унижения. Сейчас ей нужны были лишь сочувствие, утешение и помощь. Цзюе-миню казалось теперь, что он нашел выход. «Я должен помочь ей, помочь прежде всего разобраться во всем…» — думал он, и ему казалось, что будущее не так уж беспросветно.

Ци-ся внесла умывальный таз, приговаривая:

— Заждались, барышня? Пришлось в кухне долго дожидаться воды. Что же вы не садитесь? — удивленно прибавила она, ставя таз на стол. — Давайте я выжму полотенце.

— Я сама. — И Шу-чжэнь вышла вслед за ней.

— Ты побудь немного с Шу-чжэнь, — обратился Цзюе-минь к сестре, он видел, что Шу-чжэнь пришла в себя, и успокоился. — А я пошел, у меня дела.

— Иди. Я знаю, что делать, — улыбнулась Шу-хуа. Но не успел Цзюе-минь дойти до дверей, как она вдруг окликнула его.

— Что еще? — спросил он.

— Хочешь покушать? Есть засахаренные зерна, поджаренные на сале, и сладкие лепешки, — предложила Шу-хуа, указывая на четыре пакета с лакомствами, стоящие на столе.

Цзюе-минь покачал головой.

— Бабушка прислала. Тут и твоя доля есть. Я немного погодя пришлю тебе с Ци-ся.

— Не стоит. Я возьму немного и хватит. — И Цзюе-минь шагнул к столу.

Цзюе-синь долго сидел за столом, глядя в раскрытый роман, но ничего не понимая. Он пытался сосредоточить внимание на мелком шрифте, но это плохо ему удавалось: смысла он так и не схватывал. В голове, казалось, была сплошная пустота, там раздавались лишь голоса ругающихся женщин. Эти грубые, визгливые звуки назойливо лезли ему в уши; ему казалось, будто кто-то напильником водит ему по нервам. Сначала это причиняло ему боль, затем чувства его притупились. Духота, казалось, гипнотизировала и усыпляла его. Мало-помалу усталость взяла свое, напряжение ослабло. Брань во флигеле затихла, вдруг ему послышалось протяжное пение монахов и тихий девичий плач; еле различимые звуки постепенно наполнили его грустью, в голове зашумело, она стала тяжелеть и клонилась все ниже и ниже. Через мгновение он уткнулся лицом в книгу.

Очень знакомый голос тихонько окликнул его. Цзюе-синь поднял голову и увидел перед собой Хой в скромной одежде.

— Сестра? Когда ты пришла? — испуганно и радостно спросил он, быстро поднимаясь с места.

Не отвечая, она молча глядела на него. Во взгляде ее были любовь и жалость. Выражение скорби делало ее нетронутое косметикой лицо еще более прекрасным.

Вдруг он заметил, что она вся мокрая.

— Что с тобой, Хой? Ты вся мокрая. Откуда ты? — тревожно спросил он.

— Из дома. Дождь очень сильный, а паланкин протекает — вот я и промокла, — пожаловалась она.

Он смотрел на нее с любовью и состраданием. Быстро достав платок, он протянул его сестре:

— На, вытри лицо. А я позову Хэ-сао она принесет тебе умыться, — и он встал.

— Не уходи, брат, мне нужно с тобой поговорить, — взволнованно удержала она его рукой: в другой руке девушка держала платок и вытирала лицо.

Цзюе-синь остановился. С жалостью оглядев ее с головы до ног, он произнес:

— Что же, Го-гуан дал тебе дырявый паланкин? Ведь ты можешь простудиться.

— Где же ему заботиться обо мне! Он будет рад, если я умру днем раньше, — всхлипнула она и низко опустила голову, дрожа всем телом.

— Сестренка, — нежно воскликнул он. — Ты должна сама заботиться о себе. — Глаза его наполнились слезами.

Подняв голову, Хой смотрела на брата глазами полными слез, и вдруг из груди ее вырвалось рыдание:

— Брат, спаси меня! Я больше не могу! — Она крепко сжала его руку. Ее мольбы о помощи, словно ножом, полоснули его по сердцу. Он попытался побороть отчаяние. Казалось, какая-то тяжесть клонила его к земле, он хотел сбросить ее, хотел помочь любимой девушке.

В глазах вдруг посветлело — это в них ударил свет от лампы. Чья-то рука легла ему на плечо. Цзюе-синь быстро оглянулся. Около него, ласково улыбаясь, стояла Шу-хуа. Не веря себе, он посмотрел по сторонам — в тихой комнате больше никого не было. Цзюе-синь легонько вздохнул:

— Я видел сон.

— Шел бы ты спать, Цзюе-синь. Смотри-ка, ведь ты уснул прямо за столом, — мягко сказала Шу-хуа и спросила: — Сон? Кого же ты видел во сне?

Помедлив, Цзюе-синь снова вздохнул:

— Хой. Она умоляла о помощи.

Лицо Шу-хуа сразу изменилось, словно на него повеяло грустью. Немного погодя она с чувством произнесла:

— Да, жалко Хой.

— Мне совестно перед ней — ведь я ничего для нее не сделал, — сокрушался Цзюе-синь.

— Не говори так, Цзюе-синь. А разве не ты ходил к Го-гуану улаживать вопрос с похоронами? — пыталась успокоить его сестра.

— Мне еще больнее, когда я слышу об этом, — нахмурился Цзюе-синь. — Я остался в дураках, он и не собирается этого делать. Гроб по-прежнему стоит в кумирне, а он и пальцем не шевельнул. Ведь пятое уже завтра. Последние дни я его не видел. Говорят, что сейчас он занят поисками невесты. Кто бы мог думать, что он так бессердечен. — На лице Цзюе-синя появилось выражение гнева.

— Хорошего зятечка выбрал себе дядя! Что же он теперь скажет? — рассердилась Шу-хуа.