Ба Цзинь - Осень

— Это значит «загорелась». Вон лицо-то как запылало. Ишь какая симпатичная стала! — подзуживал ее Цзюе-ин и, не дав ей раскрыть рта, закончил: — До свиданья, сестра, я занят. Простите, что покидаю вас. — Он сложил в приветственном жесте руки и тут же скрылся.

Остановившись у дверей комнаты Цзюе-синя, Шу-хуа долго не могла прийти в себя от гнева. Немного успокоившись, она сказала самой себе: «И зачем я с ним связалась! Ведь хорошо знаю, что от разговоров с такими людьми толку не бывает».

В это время подошли Шу-чжэнь и Ци-ся.

— С кем это вы разговариваете, барышня? — удивилась Ци-ся.

Шу-хуа улыбнулась:

— С кем? С Цзюе-ином. Выругала его. Вывел меня из терпения.

— А вы напрасно вмешиваетесь, барышня. Хорош барчук или плох — это уж забота господина Кэ-мина. Он и господина Кэ-мина не слушается. Что толку говорить с ним? — ласково пожурила служанка свою молодую хозяйку.

— Ты, кажется, собираешься меня воспитывать? — улыбнулась Шу-хуа. — Я и сама так думала. Но когда встретила его в таком виде да послушала, как он выражается, так даже я — на что уж спокойная — и то разозлилась. Ну, ладно, не будем больше о нем. Проводи-ка меня и Шу-чжэнь в сад.

— Хорошо, только я пойду возьму чего-нибудь вкусненького, — обрадовалась Ци-ся.

— Не нужно, мы же недавно обедали, — остановила ее Шу-хуа. Но тут же, вспомнив о чем-то, прибавила другим тоном: — Принеси лучше веер из моей комнаты. Мы подождем тебя в комнате Цзюе-синя.

Шу-чжэнь, стоявшая рядом, молча обмахивалась маленьким веером. Ненакрашенное лицо ее было бледно, брови сдвинуты, глаза чуть-чуть припухли — так бывает у человека после сильного Опьянения. Шу-хуа заметила ее состояние и заботливо, тихим голосом спросила:

— Почему ты молчишь, Шу-чжэнь? Опять что-нибудь произошло?

— Войдем в комнату, Шу-хуа, — грустно сказала Шу-чжэнь, не отвечая на вопрос. Они вошли в комнату и остановились у письменного стола.

— Почему ты мне не скажешь, Шу-чжэнь? — мягко обратилась Шу-хуа к сестре. — Я вижу, что ты опять чем-то расстроена.

— Чунь-лань сегодня опять побили, и мама оставила ее без обеда. — У Шу-чжэнь дрогнул голос.

— Опять ей не повезло. И надо же, чтобы она попала к такой хозяйке, — недовольно сказала Шу-хуа и принялась успокаивать сестру:

— Но тетя уже остыла и не будет придираться к тебе. Так что ты не думай об этом.

— Цзюе-ши сегодня отдали Чэнь итай. Мама говорит, что госпожа Ван оставила ее в дураках. Мама сегодня с утра не в духе, закрылась в своей комнате и еще не выходила. За обедом и мне попало, а ведь я не сделала ничего дурного, — жаловалась Шу-чжэнь.

— Тетя совершенно не права. Почему она во всем обвиняет тебя? — вспылила Шу-хуа и тут же вновь успокоила сестру: — Не бойся, Шу-чжэнь, я что-нибудь придумаю и не дам тебя в обиду.

Шу-чжэнь благодарно взглянула на сестру, но покачала головой:

— Мне почему-то страшно, Шу-хуа. Хой умерла, Шу-ин ушла из дому, семья с каждым днем тает. — На лице ее вдруг появился страх. — Ты, очевидно, тоже уйдешь. И Цинь уйдет. Вы уйдете, а я останусь здесь одна. Боюсь думать, я, пожалуй, не вынесу этого и умру.

В это время вышла Ци-ся с веером и корзинкой орехов и семечек. Услыхав слова Шу-чжэнь, она вздрогнула.

— Как ты можешь говорить так, Шу-чжэнь! — вырвалось у Шу-хуа. — Такая молодая и говоришь о смерти. Не стыдно тебе? — ласково упрекнула она сестру, нежно гладя ее по голове. — Я тебя не оставлю. Когда я смогу что-нибудь сделать, я обязательно подумаю о тебе. — От возбуждения она совсем забыла, что у нее нет никакого плана на будущее, так как ею всегда владела одна мысль: «Я сама буду распоряжаться собой».

Прильнув к сестре, Шу-чжэнь слабо улыбнулась:

— Я знаю, что ты меня не оставишь. Но я буду только обузой для тебя, от меня будет мало пользы. Ведь я, с моими ногами, даже бегать не могу. (И она грустно взглянула на свои ноги.) Правда, если бы мама хоть чуть-чуть дала мне свободы и если бы они ссорились хоть немного поменьше, — снова нахмурилась она, — то я, пожалуй, смогла бы перенести все это. Мне особенного счастья не нужно. Я знаю, что я на него не имею права…

— Давай не будем говорить об этом, Шу-чжэнь, — перебила ее Шу-хуа. — Пойдем. Послушай лучше, как красиво поют цикады. К чему этот невеселый разговор? Пойдем на пруд, посмотрим цветы лотоса.

Словно в подтверждение слов Шу-хуа цикады запели так звонко и так стройно, что звук этот напоминал безмятежно льющуюся песню, которая то звучала сильнее, то затихала и даже, казалось, имела определенный ритм. Вызывая ощущение отрешенности от всего окружающего, пение это постепенно возвращало успокоение напряженным нервам н бодрость усталому телу.

Шу-чжэнь больше не жаловалась; она дала Шу-хуа увести себя в сад. Ци-ся шла рядом с ними.

Здесь был уже другой мир: прохладный воздух; пышно растущие цветы и деревья; ни ненавистных лиц, ни грубых голосов, ни ссор, ни огорчений; какие-то пичужки, то в упоении заливающиеся трелями, то порхающие с ветки на ветку — все говорило о свободе и независимости…

Выйдя на свободное от деревьев место, девушки увидели искусственную горку, покрытую стеблями вьюнка, высокие сосны, также обвитые вьюнком, а среди красивых листьев тут и там виднелись розовые колокольчики цветов. Некоторые цветы уже начали вянуть. Девушки прошли еще немного вперед, обогнули два искусственных холмика и увидели раскинувшуюся зеленым ковром, прелестную лужайку.

— Давай отдохнем здесь, — попросила Шу-чжэнь, у которой уже ныли ноги.

— Ты не можешь идти? Тогда посидим, — согласилась Шу-хуа, достала платок и, расстелив его, уселась первой, обмахиваясь веером. Шу-чжэнь с облегчением села вслед за ней, растирая руками ноги. Ци-ся раскрыла свою корзиночку, поставила перед ними, а сама пристроилась неподалеку от них, грызя орехи, которых набрала полную пригоршню. Все трое молчали, спокойно любуясь чудесным пейзажем, вливавшим бальзам в усталые души и пробуждавшим в них лучшие чувства, и наслаждались тем ощущением покоя, которое возникает у человека, когда он не чувствует, что совершенно свободен. Особенно стремилась к этому Шу-чжэнь: ей начинало казаться, что какой-то прозрачный родник омывает ее взбудораженный мозг, что туман перед ее глазами рассеивается.

— Хорошо бы поспать — здесь уж никто не потревожит, — как будто самой себе сказала Шу-хуа, которую, по-видимому, убаюкивало стрекотание цикад поблизости.

— А мне бы хотелось целый день пробыть здесь одной, и чтобы они все обо мне забыли, — мечтательно произнесла Шу-чжэнь, но тут же безнадежно покачала головой: — К сожалению, это невозможно. Мама не пустит меня, и потом мне одной немножко страшно.

— Почему ты всего боишься? От этого страха — все твои беды, — энергична начала Шу-хуа. — Поучилась бы отчаянности у меня — я ничего не боюсь. Ничего! Пойми: чем больше ты боишься, тем больше тебя будут обижать…