В. Белов - РАЗДУМЬЯ НА РОДИНЕ

Все уехали, увозя акт. Коров через несколько дней отвезли в поле. Их даже не зарыли как следует, никому не захотелось возиться.

* * *

С такими раздумьями я и брожу по тропкам моего детства. Как-то одна из них завела меня в чичиринскую поскотину, к Лесному озеру. Я тихо брел по ней, отбояриваясь от комаров и срывая красные капельки земляники. Вдруг гул мощного двигателя заглушил шорох листьев и лесной ветреный шум. Я отскочил в сторону. Танк, что ли? Все как у танка, не было лишь пушки. Вездеход-амфибия шпарил, не разбирая болот. Широкий след «амфибии» я еще до этого вздел за Лесным озером. Лесозаготовители? Но лес вокруг Тимонихи уже вырублен, хотя Кадниковский и другие лесопункты не собираются сворачивать производство, ежегодно оставляя за собой обширные пустыри. Ветка узкоколейной железной дороги, пришедшая с северо-востока, опоясала Тимониху уже и с запада, рубят теперь и лиственные и неспелые хвойные массивы. План есть план. Он никогда не идет на попятный, он может лишь увеличиваться. В лучшем случае, остаться таким же. На здании вокзальчика разъезда Кадниковский такой лозунг: «Дадим стране дополнительно пять тысяч кубометров леса!» В объединении «Вологдалеспром» за четыре года пятилетки вывезено и реализовано дополнительно к плану один миллион пятьсот пятьдесят шесть тысяч кубических метров древесины [16] Красный Север, 1975, № 28. 100 . Нет, лесозаготовителей нельзя обвинить в лени, они работают. Но думают ли они о будущем? Мне понятно, когда сверх плана выпускаются, например, пять тысяч тракторов. Или холодильников. Но если леспромхозы из года в год превышают расчетную лесосеку, если естественный прирост древесины не восполняет ее расходования, можно ли называть победой перевыполнение плана? Каждые десять минут через станцию Харовскую проходит состав с лесом. Каждый вагон такого состава — это лесной пустырь на много гектаров, оставленный за моей деревней. На моей памяти в Черной речке купались и ловили здоровенных щук, это было лет сорок тому назад. Теперь Черная речка исчезла. Исчезли и Пендусица, и Крутица, пересыхает и река Сохта, что течет под Тимонихой из Лесного озера. Понизился уровень и самого озера.

Течение воды издревле сравнивалось с течением времени, и я вновь припоминаю голос причетчицы:

Идут годы. В моем возрасте они уже не идут, а несутся сломя голову: давно ли я ходил на лесной сенокосный воскресник? Сидел в грозу с Валеркой Щеглевым? Десяти лет как и не было, Тимониха все еще держится, не хочет исчезать с лица земли. Зимой, когда разъедутся гости, в деревне останется всего десять человек.

Валерка уехал жить в колхоз «Большевик», в Шапшу. Увез мать, жену и детей. Напротив, у Вити Корзинкина — никого. Живут вдвоем с женой Густей. Витя говорит, что скоро умрет, что он чувствует это. Но когда врач в Шапше предложил лечь в больницу, полечиться хоть немного — отказался.

«Чего же ты, — спрашиваю, — не согласился?» — «А сенокос. Кто в сенокос лечится?» Все дети у Корзинкиных выросли и уехали, присылают лишь внуков на лето. Дом Василия Агафонова становится в конце августа тоже пустым: Ритка, Танька, Ванька, Сережка уезжают в интернат, в Харовск. Надька и Валя — в Вологде, одна в кооперативном училище, другая в ГПТУ, учится на маляра. Сашки тоже нет дома. У Фауста Степановича с Кией детей нет. Дом Федотовых тоже к осени опустеет, Людмила уедет. Ее дети дома не захотели остаться: сын живет в Риге, женился, дочка в Череповце. Мишка Кошелев переехал в Азлу, этого не надо агитировать на сселение. Работает дояром. Дочери Марьи Дворцовой тоже уехали: одна работает в Вологде, другая в Ярославле. Правда, приезжают довольно часто. Домой жутко хочется.

— Домой? Совсем? Что ты, дядя Вася! — это говорит Лида. — В доярки, что ли?

— А чем лучше твоя работа в Вологде?

Но говорить бесполезно. Нарядились, запели, пошли в Лобаниху, в клуб. Странная жизнь! Давно ли было так, что в деревне не хватало парней? Теперь они остаются дома с удовольствием. Но возникла «девичья» проблема, жениться не на ком. Зимой тут всего три девицы: Валя-медичка, бригадирка Шура и Надя — завклубом. Все трое, конечно же, «заняты», как здесь говорят. Что делать? Искать невест в городах? Не каждому-то это по силам. Христя Смирнов, сын Анны Фадеевой, закончил молочный институт, долго работал зоотехником в другом районе. Вернулся домой в Лобаниху к больной матери. Мать умерла после операции, Христя остался один. Работал бригадиром. Надо было жениться, но жениться оказалось не на ком. Парень стал попивать. Дальше — больше. Однажды глухой зимней ночью вся округа осветилась жутким заревом: большой дом Христи пылал в огне. Люди прибежали, но было уже поздно, Христя сгорел заживо в собственном доме…

В Лобанихе тоже осталось совсем мало домов, в Чичирихе только два. Помазиха исчезла давно, деревня Бычья недавно. Вахруниха держится одним Володей Румянцевым, скоро и она исчезнет.

Сегодня ночью над моим домом, над старой березой и над чуланчиком, где я так бегло, так походя описал мою родину и дорогих для меня людей, ночью сегодня, опять долго полыхала гроза, пришедшая с юга. Она была такая же, какая случилась десять лет назад. Только ночная, и от этого более жуткая. Могучий гром сотрясал стены, летал грозно и широко, метаясь на много километров во все стороны. Желтые молнии далеко вокруг освещали землю. Я вывернул электропробки. Обрушился на мою ветхую крышу сплошной дождь, в наших старых чуланчиках все потекло. Мои бумаги и записи подмокли…

Я зажег свечу и пошел навестить жену и дочку. Моя мать тоже не спала…

Вдруг ударило так, что свеча погасла. Мне показалось, что молния впилась прямо в дом, я с бьющимся сердцем открыл дверь.

Дочь Анюта крепко спала под древней кровлей Михаилы Григорьевича. Мне показалось в эту минуту, что дом моего прадеда, которого я так хорошо помню, охраняет ее, такую маленькую и беззащитную, охраняет чутко и мужественно.

Гроза долго не могла уйти в поле и за леса. Наконец она выдохлась, вернее, ушла на север. Утром я увидел за нашей баней, совсем рядом, белые клубы дыма. Это догорал стог сена, сметанный днем Виталием Корзинкиным… И я вздрогнул, плечи передернуло.

Да, все изменится: дома и дороги, поля и речки. Я знаю об этом. И если новое будет лучше старого, я ни о чем не стану жалеть…

Но почему-то мне хочется, чтобы мой дом и деревня моя не исчезали совсем, чтобы они остались в этом бесконечно меняющемся мире.

ТИМОНИХА.

1965–1975

Заголовок этой статьи позаимствован из платного объявления в областной газете. Оно было заверстано между кинорекламой и сообщением о погоде. Вот так, не мудрствуя лукаво, администрация совхоза в отчаянии обращается ко всей читающей публике, сулит отдельную квартиру, неплохую зарплату. Только иди работай… В каждом районе Северо-Запада России, и в Калининской, и в Кировской, и в Архангельской областях доярок недостает десятками. А при учете того, что работа в одну смену уже никого не устраивает, то и сотнями. Руководители хозяйств сбиваются с ног в поисках подмены на время декретного отпуска. То же при выходе доярок на пенсию или замуж с отъездом. Нередки случаи, когда городским шефам приходится не только картошку копать или завязывать лен, но и садиться под коров. Какова при этом продуктивность этих коров, ясно без объяснений. Ведь далеко не каждая даже и сельская девица умеет доить корову. Потери на предприятиях, где приходится свертывать производство, при этом никто никогда не подсчитывал. А сколько недодается народному хозяйству, например, проектной документации, отчего срываются планы строительства, каких знаний недополучают студенты и школьники! Пора бы, давно пора нашим экономистам понять, как экономически невыгодно для страны шефство над сельским хозяйством. При всем том кое-где под видом концентрации по-прежнему ориентируются на сокращение числа населенных пунктов. На практике такое сокращение оборачивается сокращением валовых объемов сельхозпродукции.