Сэмюэль Беккет - Мечты о женщинах, красивых и так себе

Сильвестр, наступивший после раннего плотного ужина, застал его сидящим на диване, в одиночестве, разумеется, при зажженных свечах и, конечно же, с бутылкой. Пусть сейчас их и нет, но через минуту они появятся. Белаква чувствовал себя очень скверно. Продержится ли он до Нового года, вот в чем вопрос. Он боялся развалиться на части. Он ощущал тошнотворную легкость, не столько в голове, сколько в центре, примерно в области грудобрюшинной преграды. Малейшая неосторожность с моей стороны, думал он, и я рассыплюсь.

Он прочитал все вступление Вазари и подивился, зачем он это сделал, так мало оно значило. Беспристрастный крючкотвор. Что имело значение? Он имел значение.

Он как дурак таращил глаза на пронзительную паулло-пост-экспрессионистскую [194]«Тайную вечерю», висевшую перед ним на стене, мертвенно-бледную в беспокойном желтом свете, на тринадцать плоских ужасных яйцеобразных голов, собравшихся вокруг искусителя и его размокшего хлеба, и предателя, и его кошеля. [195]Искуситель и предатель и Jugendbund [196]из одиннадцати. Иоанн Богослов был зеленым яйцом во главе доски. Поистине, какое очаровательное выражение лица, а какая выступающая вперед челюсть! Будто вот — вот съест жабу.

Заказывай (просим прощения, но, похоже, он вновь за порогом физиологического ощущения, нашей вины в этом нет) свою жабу, Иоанн, проглоти гадюку, или скорпиона, или мандавошку, [197]и дозвольте рассказать вам, ребята, что это значит — быть в лохани Старого Ника. [198]Я нахожусь в крайнем центре лохани Старого Ника, в сердцевине у меня пустота, я размазан по границам безграничного, я — сливки человеческих несчастий, да, их суть и результат. Шлюха, ребята, это глубокая пропасть дьявольской воды, [199]там я и пребываю, должно ли мне из-за этого горячиться по пустякам, следует ли ожидать такого поворота событий, не было бы гораздо приятнее испытать несколько добрых уколов раскаяния и немедленно устранить Иисуса и принять обет вечного поста? Ах, иногда, как сейчас, мне кажется, что ничто не похоже на меня меньше, чем я сам. Должно быть, я или недостаточно щелочной, или же под моей пупочной спиралью, там, где место для тяжелого предмета, находится полость, которую необходимо заполнить.

Огонь и камень и мука насаживания на вертел. Четыре вертела и добрый укол клинком, и вот вам Кафедральный собор. А также все за и против.

Ох, ну и отлично, в таком случае, если вы настаиваете, мои огненные василиски, в первую очередь алгебраически, отведите праотца в святилище слоновой кости. Нет аппетита для пасхи, что ж, ребята, будь по-вашему. Греза из линий окутала прах земной, начальные пылинки Вселенной. [200]Да! Время мое близко. [201]Вернемся в песочницу. Сложное искусство перспективы, ребята, темпера и масло, фрески и миниатюры на дереве, и камне, и холсте, интарсия и крашеное дерево, все для сказочек, гравирование железом и чеканка на меди, следуйте за человеком с кувшином, [202]чернь на серебре, эмаль золотых дел мастера и золото, и дамаск, им так хорошо вместе, ступай наверх за хозяином дома, [203]фигуры на стекле, и цветы, и еще фигурки на золотой парче, и сказки и акварельные страсти на глиняных сосудах, я ли это, прекраснейшее из вытканных на гобелене созданий, свистопляска металлов и самоцветов, я ли это. Да! Так, было бы недурственно узнать, какое отношение эта лапидарная бурда, повествующая о тяжеловесном большинстве, толкающем ядро во славу нрзб., имеет к одному-единственному херувимчику, ах драгоценному херувимчику, к краскам и акварельным кистям и смиреннейшей алтарной ступеньке. Я иду, как писано обо мне. [204]Кукиш с маслом, вот что такое твои янтарные олени, и бронзовые сосны, и мраморные фонтаны с любовным зельем, и заиндевевшие фуги, как писано обо мне, так что помоги мне, но горе тому человеку, [205]и твое скульптурное дерьмо с золочением, и расписные серебряные пластины, и крутящееся вертящееся хныкающее чудо твоих совокупностей и ипостасей, и не было со мной косматой руки. [206]Кто твои покровители? Греки? Цари? Влюбленные? К счастью для Апеллеса, похоть воина, восхитительная Кампаспа. [207]Да! Со мной на столе. Джорджа Бернарда Пигмалиона можешь оставить себе. Я свои слоновьи яички. Человек мирный со мною. [208]Неужто не слыхали, как Большой Джордж слепил обнаженную в латах? Поднял на меня пяту. [209]Страшный суд влажной извести. Что делаешь, делай скорее. [210]Руно может стать золотым. А была ночь. [211]Как ярко светит луна над Акелдамой, его ботинки трещат из-за нехватки… [212]

Простите за задержку, но только подумайте, как буйная кровь сворачивается в комки и как расседается чрево казначея. [213]В вопросах экскрементов всегда доверяйте медицинскому дьякону.

Теперь еще быстрее, с восьмицилиндровым аччелерандо, вот я и здесь, сумеречный мумиплод, с водою снеговою вместо крови, [214]застывший перед синюшным призраком диадемотонического цезариста, распоротый от Дана до Вирсавии, молчаливый, заключенный в верхнюю пыточную камеру. Равви, лимонно-желтое яйцо, неиграющий капитан в блейзере, зашитом, можете в такое поверить, спереди, там, где он должен был бы застегиваться, измеряющий невидящим взглядом поверхность операционного стола, по правую руку — его лизоблюд, разумеется, зеленый. Между этой головой и этой грудью — какая скорбь Херскритских сомнений, какой игрек перекрестков. Драгоценный мой, избавь от псов одинокую мою, [215]чей драгоценный, все ты прекрасно знаешь, от чего он там отказался, от вина со смирной на последний завтрак или от белого платка музыкального мертвенно-бледного грабителя-полиглота? На вероломного председателя, конечно, пойдет розовая краска, да, на нашего председателя, переплюнувшего в коварстве даже папский ключ, с фаллическим мешочком, зажатым в пухлых розовых пальцах, его губы разомкнуты в преддверии сада, или, быть может, то был уксус с желчью, невидимый мне нарыв на шее, глазницы как у Жиля де Ре, слишком Рио-Санто, [216]он чересчур сосредоточен на висельнической меланхолии лимона всех лимонов, так был ли то уксус, или иссоп, или губка, напоенная уксусом на трости, [217]и, разумеется, прежде чем перейти к более приятным темам, следует упомянуть багроволицего Фому с его усами бабочкой, не верующего в шерри-коблер, [218]что есть мой. Мастерское исследование, ребята, от этого не уйдешь, крупнейшей мясорубки в истории бойскаутов, одиннадцатое одиннадцатого через одиннадцать лет [219]и ни капельки Sehnsucht [220]между картонными крышками этой книги. Вспороли они тебе нёбо, Тереза Философ? Только малые губы? Что ж, рад слышать.

— Скажу как хам: из всех сучек, — сказал он, — которые schweigen niemals im Wald [221]или когда-либо развязывали перед лицом моего незнания накрахмаленную девичью ленту и из всех почтеннейше abgeknutscht [222](вытаскивай, вытаскивай его как пробку из сопатки: abbb-gekkk-kkknnn-nutscht) телок, которые когда-либо тратили свои тугозадые штанишки на мою бескровную беспечность, ты — чемпионка, ты — испанская королева, и плевать я хотел на кокосовые орехи, я никогда не любил кокосовых орехов. [223]