Сэмюэль Беккет - Мечты о женщинах, красивых и так себе

— В чем, — спросил Мандарин терпеливо, — я неправильно вас понял?

— Не существует, — сказал Белаква в ярости, — одновременной бессвязности, нет такой вещи, как любовь в таламусе. Нет слова для такой вещи, нет такой омерзительной вещи. Понятие неопределенного настоящего — простое «я есть» — это идеальное понятие. Понятие бессвязного настоящего — «я есть то-то и то-то» — абсолютно омерзительно. Я признаю Беатриче, — сказал он мягко, — и бордель, Беатриче после борделя или бордель после Беатриче, но не Беатриче в борделе или, точнее, не Беатриче и меня в постели в борделе. Понимаешь ты это, — кричал Белаква, — ты, старая мразь, понимаешь? Не Беатриче со мной в постели в борделе!

— Может быть, я и глуп, — сказал Мандарин, — но тем не менее я не могу…

— В тысячу раз лучше Хип, [277]— сказал Белаква, — чем беспристрастная мразь.

— Мне отвратительны, — убежденно сказал Мандарин, — вещи, о которых вы пишете.

— Чертовски отвратительны! — сказал Белаква.

— И ваш нелепый континуум! — Мандарин умолк, подыскивая слова. — Что дурного, — сказал он внезапно, — в том, чтобы быть счастливым с Беатриче в «Мистической розе», скажем, в пять вечера, а потом снова быть счастливым в № 69, скажем, в одну минуту шестого.

— Нет.

— Почему нет?

— Не говорите со мной об этом, — с мольбой в голосе произнес Белаква. Он посмотрел через стол на коралловое лицо. — Простите меня, — простонал он, — неужели вы не видите, что унижаете меня? Я не могу вам сказать, почему нет… не сейчас. Простите меня, — и он вытянул вперед руку.

Мандарин сиял улыбкой.

— Дорогой мой! — возразил он. — Смею ли я дать вам скромный совет?

— Конечно, — сказал Белаква, — конечно.

— Никогда и не пытайтесь сказать мне это.

— Но я и не должен, — сказал Белаква, несколько озадаченный. — Почему вы так говорите?

— Возможно, тогда нам придется вас оплакивать.

Белаква засмеялся.

Тогда иудей говорил:

— Смотри, как он любил ее, [278]— и засмеялся вместе с Белаквой.

Они все еще добродушно хихикали, когда явилась Мадонна, а по пятам за ней следовал Валтасар, ни больше ни меньше, как Валтасар.

— Просто собиралась сказать вам, — уведомила она их, — что вас приглашают в мастерскую Зауэрвайна.

— А потом, — сказал Валтасар, — я повезу вас всех на гору на своем новом авто. — Для Валтасара все складывалось как нельзя лучше.

Белаква изучил предприятие.

— J'ai le degofit tres sfir, [279]— сказал он.

— Что ты говоришь? — взорвалась Смеральдина.

— Сообщите господину Зауэрвайну, — надменно сказал Мандарин, — что сейчас мы не считаем возможным посетить его мастерскую, но мы более чем рады знать, что он дома. — Он удостоил присутствующих хитрым взглядом.

— Говори за себя, — огрызнулась Смеральдина, — разве ты еще не все испортил?

— Мое прекрасное новое авто, — вкрадчиво пел Валтасар. По крайней мере, вот мужчина, вдруг подумалось Смеральдине.

— Бел, — сказал Мандарин.

— Сэр, — отозвался Белаква.

— Еще один грязный и подлый немецкий механик.

— Altro che, [280]— сказал Белаква.

— Что ты говоришь, — кипела Смеральдина, — что он говорит?

— Это по-португальски. Родная, сделай одолжение, скажи от меня господину Зауэрвайну или Зауэршвайну…

— Бел!

— Алло, — откликнулся Белаква.

— Ты идешь?

— А планерист? — сказал Белаква.

— Бел, ты ведь говорил, что хочешь посмотреть на портрет.

— Портрет?

— Черт побери, ты прекрасно знаешь, какой портрет, — грохнул Мандарин.

— Портрет, что он написал с меня в купальном костюме.

— Его рука, должно быть, дрожала, — сказал Мандарин, — когда он его писал.

— Скажи господину Зауэрвайну…

Смеральдина свистнула Валтасару и ринулась к двери.

— Смерри! — крикнул Белаква, с трудом поднимаясь на ноги.

— Прежде чем был Зауэрвайн, — изрек Мандарин, — есть мы.

— Какая муха ее укусила? — в отчаянии вопросил Белаква.

— С ней все будет в порядке, — сказал Мандарин. — Почему это происходит, я не знаю, она…

Голоса их будут отдаляться, возникать и умирать, слоги звучать, звучать и уходить, второй после первого, третий после второго, и так далее, и так далее, по порядку, пока наконец, после паузы, не прозвучит последний, и, если выпадет толика счастья, не наступит после последнего тишина…

— Что ж, — молвил Белаква, — наконец я могу сказать, что у меня на уме.

Мандарина сковала судорога внимания.

— В старом городе, — продолжал Белаква, — поправьте меня, если я ошибаюсь, сидит у окошка некая фройляйн Анита Фуртвенглер.

— Мудрость освещает меня, — воскликнул Мандарин, — я трепещу и полыхаю.

— Совершенство ее конечностей, — продолжал Белаква, — возносило меня к благодати иерусалимской. У меня есть адрес Авраамова лона.

— Zahlen! [281]— позвал Мандарин. — Телефонируйте Траулеру!

— Истинная шекина, [282]— сказал Белаква, — это Женщина.

— Настасья Филипповна!

— В свои последние дни, — сказал Белаква, оставляя на столе сдачу, — верно хотели вы сказать?

— Может быть, — ответил Мандарин, — может, вы и правы.

Рассвет. Белаква позвонил в мастерскую герра Зауэрвайна. В его сердце — иссиня-черный серафим, оно истекало кровью.

— Смеральдина?

— Она ожидает вас, — сказал герр Зауэрвайн с презрением.

— От rosa mundi, — объяснил Белаква, — к rosa munda. [283]

[284]

— Может быть, и так, — сказал герр Зауэрвайн.

Ей очень нравился ресторанчик на горе, и Траулер повез их туда на своем замечательном автомобиле, выше и выше, от городских помоек — к снегам. Там они снова поцеловались, пролив только Богу ведомо сколько слез. Чтобы утешить его, она заказала тарелку супа, она заказала его огненно горячим, а еще горячего шоколада и пирожных — чтобы утешить себя. Осознав, что она сделала, он произнес:

— Восхитительная моя, я не хочу супа, я не люблю суп.

— А что тогда?

— Ничего, — сказал он. — Я хочу смотреть на тебя. — Он расплакался пуще прежнего. — Я хочу, — говорил он сквозь слезы, — смотреть в твои глаза, в твои прекрасные глаза, а потом — из окна на утро, а потом снова на тебя. Я не хочу супа, я ничего не хочу.

— Немножко горячего супчику, — улещивала его она, — тебе ведь полезно, да ведь? Nik? [285]

Вот чего он не выносил, так это когда его задабривали или выставляли идиотом в вопросах еды. Всякий суп был ему действительно ненавистен.

— Говорю же тебе, — сказал он раздраженно, — я не хочу эту чертову бурду, я не буду это есть. — Потом, обнаружив, что милая девочка обиделась, он сказал спокойнее: — Родная, позови его обратно, будь же хорошей девочкой и отмени заказ.

Она отменила суп. И набросилась на пирожные. Склонившись над тарелкой как кошка над молоком, она, бедная девочка, вовсю старалась не выглядеть жадной. То и дело она поднимала глаза от своего масляного пира, точно хотела убедиться, что он все еще здесь, готовый дарить и принимать поцелуи, вот только она утолит голод горячим шоколадом и пирожными. Она ела их изящно, вилкой, изо всех сил сдерживаясь, исполненная решимости не показаться ему жадной, часто останавливалась, осторожно вытирая губы бумажной салфеткой, а самый лакомый кусочек каждого пирожного оставляла на закуску. Она была как кормящаяся птичка, что радостно поклевывает пищу и вертит головкой посмотреть, все ли в порядке.