Норман Дуглас - Южный ветер

Но Судья и тут оказался непреклонен, проявив твёрдость поистине адамантовую. Что хорошо для местного жителя, сказал он, хорошо и для развратного старикашки-иностранца. Ставить клизму в тюрьме! Больше он ничего не хочет? Может, ему ещё жаренную рыбу со спаржей подавать?

Из снисхождения к летам и положению Учителя ему отвели в особую камеру в верхнем этаже местной тюрьмы — считалось, что в ней легче дышится. Бедный старик не понимал, куда он попал — его запихали в какую-то комнату и заперли дверь. Проходили долгие часы. Он сидел на неудобном тростниковом стуле, сложив руки на животе. Что-то уже немного давило в этой части тела. И голова казалась тяжёлой. Не сознавая как и почему, он попался в ловушку, будто какой-нибудь бессмысленный зверь земной. Когда его выпустят отсюда? И когда появится тот добрый господин со своей машинкой?

Сквозь маленькое, но снабжённое плотной решёткой оконце проникал дневной свет. С места, на котором сидел старик, не было видно ни людей, ни лошадей, ни деревьев — ничего, кроме четырёх квадратиков густой синевы. Море! Он часто задумывался о море, о том, зачем оно здесь. Это бессмысленное множество воды очень смущало его ум. Её даже пить нельзя. Он ничего не ведал о древних языческих сказаниях — о старике Посейдоне, о белорукой Левкофее, о беспечных спутниках Тритона и среброногой Тетис, скользящей по мирным, залитым солнцем водам; ничего не знал о светлой, рождённой морем богине, от чьей красоты содрогались людские сердца. Его идеал Венеры имел несколько более земную природу, включая в себя жён и дочерей армейских генералов и чиновников, желавших продвижения по службе, и порой его получавших.

Её даже пить нельзя! На Святой Руси ничего такого не встретишь. Бог никогда бы этого не допустил. Бесполезность моря всегда ставила его в тупик, а временами внушала и смутные опасения. Вид этой бесконечной сияющей глади расстраивал его представления о мире. Для чего Бог создал воду, когда суша гораздо полезнее? Он часто ломал себе голову над этим… Для чего?

И вот теперь, на закате дней, ему, терзаемому небывалыми муками, внезапно открылось истина. На него снизошло Откровение. Вот так вот взяло и само снизошло.

Рыбы.

То был последний проблеск разума, последняя вдохновенная мысль, лебединая песня. Где же ещё жить рыбам, как не в воде? Столько долгих лет эта истина оставалась от него скрытой. Ах, если бы ученики были рядом, чтобы внести её в «Златую Книгу»!

Да, но почему — почему рыбы должны жить в воде? И почему воды так много, а рыб так мало? Почему рыбы не могут жить на суше? Все были бы этому только рады. Неисповедимы пути Господни…

И ослеплённые глаза его переползли с внушающих тревогу синих просторов на стену камеры, бывшую некогда белой, но ныне исчёрканную непристойными шутками и рисунками, следами досуга нескольких поколений арестантов. Надписи, как и всякая письменность, остались ему непонятными. Но некоторые из настенных художеств мало что оставляли воображению. Зрелище его опечалило — не столько непритязательные картинки, сколько непонятные письмена. Он никогда не питал доверия к письменному слову. К чему все эти странные буковки, такие ненужные, такие опасные для жизни православного христианина? Если у одного брата есть что сказать другому, для чего это записывать?

Он перевёл взгляд на соломенный матрасик, предназначенный для его ночного отдыха. Матрасик что-то такое напоминал из давней монастырской жизни. Тогда ему тоже приходилось спать на низком, едва приподнимающимся над полом ложе. В те дни его донимали трепетные видения, это было давно, так давно, что и Первое Откровение ещё не было явлено миру. На него вдруг повеяло дыханием стародавней Руси. Он вспомнил дюжих, жизнерадостных крестьян, песни и пляски порой сенокоса, благоухание земли, реки, медлительно катившие по равнинам свои бурые, илистые воды, тихие, долгие вечера. Он вновь ощутил пронзительное очарование грусти, нежного томления, как бы парящего в бледном русском небе, проникая в самую душу этой бесконечной земли.

Угрюмые осенние дни — мокрые листья, низкое небо. Долгие зимы, проводимые в четырёх стенах. Он вдруг увидел лица, лица из прошлого, лица стариков, бесконечную вереницу как никогда отчётливых лиц… бородатые и нечесанные собратья-монахи… дебоширы-послушники… паломники в Святую Землю… яркие праздничные одежды… реки водки, бесконечные песнопения и литании, огоньки священных лампадок, суровые иконы, с которых на тебя неотрывно смотрят чьи-то глаза… запах остывших жирных щей, потных тел, кожаных сапог и ладана. Святая Русь — она проплыла перед его глазами, окутанная мягким полумраком. Потом Первое Откровение. Человеко-Бог.

Человеко-Бог. Эти слова откуда-то проникли в его сознание. Как странно они звучат. Человеко-Бог — что бы это значило?

Внезапная перемена. Жизнь, полная блеска и интриг. Еда на золотых тарелках, искристые вина, смех. Бриллиантовый крест, дар императорской семьи в награду за верную службу. Все перед ним раболепствуют. Взятки так и сыпятся. И женщины — множество женщин. Божественная жизнь! Ничего, кроме женщин…

Тьма. Что-то случилось, его отвезли в места, где не было ничего, кроме нескончаемых епитимий, порок, постов. Говорили, будто бы он согрешил. В чём там было дело? Плоть теплокровных скотов… Он поставил служение Господу превыше услужения земному властителю. За это его изгнали и предали на муку. А ныне он умирает — умирает ради спасения рода людского. Отдаёт жизнь свою за грешников. Кто-то уже сделал что-то похожее. Кто же это был? Нет, не вспомнить. Люди, которые умеют читать-писать — они такие вещи знают. Наверное, какой-нибудь святой; во всяком случае, не из его губернии родом — потому что им ни разу не довелось встретиться и поговорить. Истинно русский человек, кто бы он ни был. Вот только имя его — имя как-то всё ускользало. У него всегда была хорошая память на лица и никудышная на имена.

Он чувствовал себя больным и подавленным. Так худо ему ещё не бывало. Ему казалось, будто он начинает подгнивать снизу, как подгнивают под осенними дождями грибы в его родных лесах. Тело Мессии оставалось неподвижным, взгляд сполз с соломенного матрасика и уставился в пол. Когда же появится тот добрый господин со своей машинкой?

Относительно жизни и кончины Святой Евлалии, покровительницы непентинских моряков, мы имеем обширные сведения весьма достоверного характера.

Она родилась в 1712 году в глухой деревеньке испанской провинции Эстермадура {161} 161 Эстермадур — северная провинция в Испании, упомянутая в новелле Сервантеса «Ревнивец из Эстермадура». . Рождение Святой сопровождалось небесными знамениями. Матери её привиделся странный сон про морского змея, отец исцелился от подагрических болей, имевшийся в местной церкви образ Святого Иакова Компостелльского благосклонно улыбнулся в самый час её появления на свет. В возрасте двух лет и одиннадцати месяцев она принесла обет непорочности. Сохранить дитя живым оказалось делом нелёгким — она истязала своё тело самым безжалостным образом. Девочка отказывалась принимать пищу чаще, нежели раз в пять недель; целые месяцы кряду она оставалась недвижной, «подобно статуе»; носила под грубой одеждой металлические шипы, глубоко, как выяснилось после её смерти, вошедшие в тело. Известно было, что она за всю свою жизнь не потратила на омовение ни капли воды, а нижнее платье меняла не чаще, нежели раз в год да и то лишь по настоянию её исповедника, которому приходилось общаться с ней каждодневно. От тела её исходил жар, невыносимый для человеческих рук. Часто впадая в прострацию, она при этом правильно говорила на шестидесяти девяти различных языках; на голове её, «не имевшей, подобно яйцу, ни пятнышка», так и не выросло ни единого волоса. Она брала с собою в постель целые корзины морских ежей и — в виде наказания за то, что она называла «многими грехами своими», — заставляла себя пересчитывать червей, легионами кишевших в её суровом одеяле, отделяя мужских особей от женских, затем перемешивая их и всё начиная сначала. Святая скончалась в возрасте четырнадцати лет и двух месяцев. Мощи её обрели розоватый оттенок и в течение двенадцати недель испускали сладостный аромат фиалок, совершая тем временем бесчисленные чудеса. При вскрытии обнаружилось, что на её печени напечатлён портрет Святого Иакова Компостелльского.