Норман Дуглас - Южный ветер

Мистер ван Коппен, как и все остальные, знал, через какие испытания пришлось пройти графу, знал, что он, родившийся в древней и богатой семье, без колебаний распродал свою чудесную античную коллекцию и вместе с нею все наследственные земли, кроме одного клочка земли, — распродал, чтобы оплатить карточные долги брата. Это граничило с донкихотством, таково было общее мнение. Никто и не предполагал, каких душевных терзаний стоил ему этот шаг, ибо граф скрывал истинные свои чувства под маской светской беспечности. Крайности в проявлении горя безобразны, считал он — люди их видеть не должны. Любые крайности безобразны. Такова была точка зрения, унаследованная графом Каловеглиа от классических времён. Мера! Мера во всём.

Но особенно графа уважали за познания во всём, что касалось искусства. Проникновенность его вкуса не объяснялась одними лишь знаниями, главную роль играла интуиция. О нём рассказывали поразительные вещи. Наощупь, в темноте он мог определить любое произведение пластического искусства. Он словно бы состоял с этими произведениями в близком родстве. Многие полагали весьма вероятным, что в жилах его течёт кровь Праксителя {147} 147 Пракситель (ок 390 — ок 330 г. до н. э.) — древнегреческий скульптор, главный представитель новоаттической школы пластики в Афинах. Ему принадлежат известные работы: «Фавн» (копия в Риме), «Гермес» (открыта в 1877 г.). или кого-то из равных ему — во всяком случае не приходилось сомневаться, что графу досталось нечто от колонистов, населявших берега Великой Греции — людей разносторонних, освобождённых легионами рабов от осаждающих наших современников пустых забот и создававших в часы досуга памятники такой красоты, которой наше поколение способно лишь дивиться, с завистью и отчаяньем. В частности же во всём, что касалось истории и технических приёмов изготовления античной бронзы, он был в своей стране facile princeps, [63] первейший знаток (лат.) . так что после продажи им наследственной собственности многие говорили, что ему не составит труда восстановить состояние своей семьи, применив присущие ему таланты по части работы с металлом, которые прославили его ещё в молодые годы.

Тут их ожидало разочарование. Граф отзывался о прежних своих творениях, как о «прегрешениях юности», уверяя во все последующие времена, что связанная с ними нудная работа внушает ему неодолимое отвращение. Он называл себя старым мечтателем. Правда, к дому его примыкал сарайчик, гордо называемый студией. Граф показывал это ателье каждому из своих гостей. Внутри всё покрывала пыль и паутина. Совершенно было ясно — да и граф подтверждал это со сладкой улыбкой, что сарайчиком не пользовались лет двадцать, а то и долее.

Всё это мистер ван Коппен знал.

Знал он и о полоске земли, которую старик сохранил за собой, распродавая наследственные владения. Она лежала в горах, милях в двадцати-тридцати от древнего города Локри. Сообщалось, что в последние годы крестьяне стали находить на этой земле осколки мраморных изваяний и черепки ваз. Многого эти вещи (всё больше посуда) не стоили; разложенные по двору непентинского дома графа Каловеглиа, они преподносились в качестве сувениров любому гостю, проявившему к ним интерес. Граф не видел в этих вещицах особой ценности.

— Из моего маленького имения в горах, — обыкновенно говорил он. — Умоляю, примите это в память о наслаждении, доставленном мне вашим визитом! О, имение совсем крошечное, несколько акров истощённой земли, в хорошие годы с неё удаётся получить немного масла и бочонок-другой вина. Не более того. Я сохраняю этот клочок земли, осколок моих прежних владений — ну, пожалуй, по сентиментальным причинам. Всё же приятно чувствовать, что ты ещё связан — пусть даже тонкой нитью — с землёй своих предков. Каких либо богатств с этой земли определённо не получишь. С поверхности. Но вполне возможно, что нечто могло бы появиться из её недр, при наличии достаточной энергии и средств для систематических раскопок. Те места так богаты останками эллинистической жизни! Сельские жители, вспахивая мои поля, часто натыкаются на пустяки подобного рода. Правда, была ещё «Деметра», о которой вы может быть слышали, увы, сильно пострадавшая.

До нахождения «Локрийского фавна» единственным ценным предметом, который там удалось откопать, была оббитая каменная голова — предположительно принадлежавшая Деметре. Проданная за несколько тысяч франков в одно парижское собрание, она в дальнейшем не привлекала к себе какого бы то ни было внимания. И разговора особого не заслуживала.

Впрочем, теперь, когда на свет появился ослепительный «Фавн», и мистер ван Коппен объявил о намерении приобрести его для своего музея, его эксперт-искусствовед, сэр Герберт Стрит — выдающийся знаток, которого ван Коппен сманил из музея в Южном Кенсингтоне за вознаграждение, равное жалованию всего Кабинета министров — счёл своим долгом сравнить обезображенную «Деметру» с новой чудесной находкой. Сэр Герберт Стрит был человеком незаурядного тщеславия, но в то же время совестливым и в вопросах оценки произведений искусства достаточно надёжным. Не каждый эксперт сделал бы то, что сделал он. В интересах своего нанимателя он не поленился съездить в Париж и внимательно изучить останки бедной «Деметры». Затем, осматривая в присутствии графа Каловеглиа «Локрийского фавна», он сделал чрезвычайно тонкое замечание:

— Вам не кажется поразительным, граф, существование странного, трудноуловимого сходства между этим «Фавном» и «Деметрой»?

Услышав его слова, старик просиял.

— Мой дорогой сэр Герберт, позвольте мне поздравить вас с подобной остротой артистического восприятия! По-моему, вы единственный кроме меня человек, до сей поры осознавший существование этого явного, хоть и неуследимого сходства. Мистер ван Коппен вполне может гордиться вашей проницательностью…

— Благодарю вас, — сказал чрезвычайно польщённый собеседник графа. — Собственно, за это мне и платят. Но скажите, как бы вы могли объяснить это сходство?

— Я перескажу вам мою гипотезу. Коротко говоря, я считаю, что эти работы вышли из одной мастерской.

— Из одной мастерской?! Вы меня изумляете.

— Да, во всяком случае, они принадлежат к одной школе или обязаны своим появлением на свет некоему общему источнику вдохновения. Об истории даже такого великого города, как Локри, мы знаем прискорбно мало, но исходя из некоторых намёков, встречающихся у Пиндара и Демосфена {148} 148 Пиндар — самый знаменитый из классических лириков древней Греции (522–518(?) — 448–432(?)) — автор 4 книг од, или эпиникиев. Демосфен (384–322 гг. до н. э.) — прославленный афинский оратор, автор гражданских и политических речей. Наибольшей известностью пользуются его политические речи против македонского царя Филиппа («филиппики») и судебная речь «О венке». , дозволено, как мне кажется, вывести, что здесь могли — и даже обязаны были — иметься свои превосходные, ныне забытые мастера, распространявшие определённые приёмы работы, определённые пристрастия по части формы и обращения с материалом, что вполне естественно привело к возникновению своего рода традиции. Чем и объясняется сходство, с такой проницательностью подмеченное вами в двух этих творениях. Вот что имел я в виду, говоря об одной мастерской. Ну, как вам моя теория?