Эптон Синклер - Джунгли

Маленькая Онна так волнуется, что ей не до еды. Порою кузина Мария щиплет ее за локоть и приводит в себя, и тогда она пытается что-нибудь проглотить; но остальное время она просто сидит, и глаза ее полны испуганного изумления. Тетя Эльжбета порхает, как колибри, сестры Онны тоже бегают где-то за ее спиной, перешептываясь и едва переводя дух. Но Онна не слышит их — ее зовет музыка, и взгляд снова становится невидящим, и она прижимает руки к груди. Потом глаза ее наполняются слезами, но ей стыдно смахнуть их и стыдно плакать на людях, поэтому она отворачивается, слегка встряхивает головой и вдруг краснеет до ушей, заметив, что Юргис наблюдает за ней. Когда же Тамошус Кушлейка добирается до ее стула и взмахивает над ней своей волшебной палочкой, щеки Онны становятся пунцовыми, и кажется, что она вот-вот вскочит и убежит.

В эту опасную минуту ее спасает, однако, Мария Берчинскайте, которую тоже внезапно посещают музы. Марии нравится одна песня — песня о расставании влюбленных; она жаждет ее услышать, а так как музыканты этой песни не знают, Мария встает и начинает их обучать. Мария мала ростом, но сложение у нее богатырское. Она работает на консервной фабрике и целые дни ворочает банки с говядиной по четырнадцати фунтов весом. У нее широкое славянское лицо, скуластое и румяное. Когда она открывает рот, то, как это ни прискорбно, невольно вспоминаешь лошадь. Рукава ее синей фланелевой блузы теперь засучены, мускулистые руки обнажены. Вилкой она отбивает такт по столу и ревет свою песню голосом, о котором можно сказать только, что он заполняет все уголки комнаты. Музыканты старательно, ноту за нотой, повторяют за пей мелодию, отставая в среднем всего лишь на одни такт. Так пробираются они от куплета к куплету сквозь жалобу томящегося любовью пастуха:

Песня кончена, настало время произнести торжественную застольную речь, и с места поднимается дед Антанас. Дедушке Антанасу, отцу Юргиса, не больше шестидесяти лет, но на вид ему можно дать все восемьдесят. В Америке он всего полгода, но перемена не пошла ему впрок. В молодости он работал на бумагопрядильной фабрике, потом начал кашлять, и ему пришлось уволиться; в деревне болезнь прошла, но здесь, в Чикаго, он поступил на работу в маринадный цех дэрхемовской бойни, целые дни дышал холодным, сырым воздухом — и все началось снова. И вот сейчас, не успевает старик подняться, как его одолевает кашель, и он стоит, ухватившись за стул, отвернув в сторону бледное, изможденное лицо, пока приступ не проходит.

Свадебные речи обычно берут из какой-нибудь книги и заучивают наизусть. Но в юные годы дед Антанас слыл грамотеем, и действительно он писал любовные письма для всех своих друзей. Все знают, что он сам сочинил речь, в которой поздравляет и благословляет молодых, и поэтому с нетерпением ожидают ее. Даже бегавшие по комнате мальчишки и те подходят ближе и слушают, а кое-кто из женщин плачет, утирая глаза передником. Речь очень торжественна, так как Антанаса Рудкуса последнее время преследует мысль о том, что ему уже недолго жить со своими детьми. Все растроганы до слез, и один из гостей, добродушный толстяк Иокубас Шедвилас, владелец гастрономической лавки на Холстед-стрит, принужден встать и сказать, что, может быть, все совсем не так плохо, как кажется; потом, увлекшись, он уже от себя произносит маленькую речь, целиком состоящую из поздравлений, предсказания счастья новобрачным и таких подробностей, которые приводят в восторг всех молодых людей, но Онну заставляют покраснеть еще больше. Иокубас обладает тем, что его жена гордо называет Poetiszka vaidintuve — поэтическим воображением.

Теперь почти все гости насытились, и так как они чувствуют себя совершенно свободно, за столами постепенно становится пусто. Часть мужчин собирается у стойки; другие бродят по комнате, смеясь и напевая; третьи, собравшись веселым кружком, затягивают хоровые песни, не обращая внимания ни на других певцов, ни на оркестр. Всеми владеет какое-то беспокойство, словно они чего-то ждут. Так оно и есть. Последние любители поесть не успевают кончить, как столы с остатками пиршества сдвигают в угол, стулья и младенцев оттаскивают в сторону, и тут только начинается настоящий праздник. Тамошус, восстановивший силы кружкой пива, возвращается на свое возвышение и обозревает поле действия; он властно стучит по деке скрипки, затем бережно пристраивает инструмент под подбородком, изящно взмахивает смычком, ударяет по звучным струнам и, закрыв глаза, уносится душой на крыльях мечтательного вальса. Товарищ его вторит ему, но с открытыми глазами, глядя, если можно так выразиться, куда ступить; и, наконец, Валентинавичус, выждав немного и постучав ногой, чтобы уловить ритм, поднимает глаза к потолку и начинает гудеть.

Общество быстро разбивается на пары, и скоро вся комната приходит в движение. По-видимому, никто не умеет вальсировать, но это ровно ничего не значит — музыка играет, и все танцуют, кто во что горазд, как раньше пели. Большинство предпочитает тустеп, особенно, молодежь, среди которой этот танец в моде. Пожилые пляшут, как плясали на родине, с торжественной важностью выделывая странные и замысловатые на. Иные вообще не танцуют по-настоящему, а просто держатся за руки, изливая в движениях овладевшую ими неуемную радость. В числе последних Иокубас Шедвилас и его жена Люция — владельцы гастрономической лавки, которые поедают почти столько же своих товаров, сколько продают; они слишком толсты, чтобы танцевать, но все-таки стоят посреди комнаты, крепко обхватив друг друга, покачиваются из стороны в сторону, блаженно улыбаются и являют собой картину беззубого и потного счастья.

Одежда тех, кто постарше, каком-нибудь мелочью обязательно напоминает о родине: это либо вышитый жилет, либо корсаж, либо яркий шейным платок, либо допотопная куртка с широкими лацканами и вычурными пуговицами. Но молодежь, которая уже научилась говорить по-английски и старается модно одеваться, выглядит совсем иначе. Девушки — среди них есть очень миловидные — носят готовые платья или блузки. Юноши не снимают в комнате шляп, и только это отличает их от мелких служащих-американцев. Каждая молодая пара танцует по-своему. Одни тесно прижимаются друг к другу, другие держатся на почтительном расстоянии. Одни неуклюже оттопыривают руки, у других они висят вдоль тела. Одни подпрыгивают, как на пружинах, другие плавно скользят, третьи движутся с достоинством и важностью. Танцуют буйные пары — расталкивая всех, они дико мчатся по комнате. Танцуют робкие пары — они боятся первых и, когда те проносятся мимо, кричат: «Nustok! Kas yra?» [5] Перестань! Что такое? (литовск.) Каждая пара весь вечер неразлучна — кавалеры не меняются дамами. Вот, к примеру, Алена Ясайтите — она уже несколько часов подряд танцует со своим женихом, Юозасом Рачиусом. Алена — царица вечера, и не держись она так надменно, она действительно была бы очаровательна. На ней белая блузка, которая, наверно, стоила Алене четырехдневного заработка на консервной фабрике. Придерживая юбку рукой, она танцует изящно и величаво, словно великосветская дама. Юозас работает возчиком на бойне у Дэрхема и зарабатывает большие деньги. Он разыгрывает из себя головореза, носит шляпу набекрень и весь вечер не выпускает изо рта папиросы. А вот Ядвига Марцинкус: она тоже хороша собой, но скромна. Ядвига, как и Алена, красит банки, но ей нужно прокормить больную мать и трех сестренок, так что на блузки она денег не тратит. Ядвига маленькая и хрупкая, у нее черные, как агат, глаза и такие же волосы, которые она закручивает в узел и закалывает на затылке. На ней старое белое платье, она сама сшила его и уже пять лет неизменно надевает на все вечера; талия у платья слишком высока, почти подмышками, и вообще оно ей не очень к лицу, но это мало смущает Ядвигу, которая танцует со своим Миколасом. Она маленькая, а он большой и сильный; она укрылась в его объятиях, словно для того, чтобы спрятаться, и положила ему голову на плечо, а он крепко обхватил ее, словно для того, чтобы унести отсюда, — и так она танцует, и будет танцевать весь вечер, и танцевала бы вечность в блаженном самозабвении. Увидев их, вы, пожалуй, улыбнулись бы, но, знай вы их историю, вы не стали бы улыбаться. Уже пятый год, как Ядвига обручена с Миколасом, и сердце ее изныло. Они уже давно поженились бы, но у Миколаса есть отец, который всегда пьян, а семья большая, и Миколас единственный в ней кормилец. Но даже это не остановило бы их (ведь Миколас квалифицированный рабочий), если бы не несчастные случаи, которые совсем лишили их мужества. Миколас разделывает туши, а это опасное ремесло, особенно если вы работаете сдельно и хотите заработать себе жену. Руки у вас скользкие, нож у вас скользкий, а вы что есть мочи спешите. И тут кто-нибудь заговаривает с вами или нож натыкается на кость. Тогда ваша рука соскальзывает на лезвие и в результате — страшная рана. Но и это было бы не так страшно, если бы не опасность заражения. Рана может зажить, а может и не зажить. Уже дважды за последние три года Миколас лежал дома с заражением крови — в первый раз три месяца, а во второй почти семь. В последний раз он к тому же потерял работу, а это означало добавочных полтора месяца стояния у ворот боен — с шести часов утра в жестокий мороз, когда всюду лежит глубокий снег и снежные хлопья кружатся в воздухе. Найдутся ученые, которые на основании статистических данных скажут вам, что разделыватели туш отлично зарабатывают — по сорока центов в час; но, вероятно, они никогда не видели их рук.