Эптон Синклер - Джунгли

Юргис слушал, как тот, войдя в ложу свидетелей, принял присягу и дал свое показание: жена подсудимого работала в соседнем цехе и была уволена за то, что нагрубила ему; через полчаса он подвергся внезапному нападению, был сбит с ног и чуть не задушен; он привел с собой свидетелей…

— В них едва ли будет надобность, — заметил судья и повернулся к Юргису. — Признаете вы себя виновным в нападении на потерпевшего?

— На него? — переспросил Юргис, указывая на мастера.

— Да, — сказал судья.

— Я ударил его, сэр.

— Говори: «ваша честь», — подсказал полисмен, ущипнув Юргису руку.

— Ваша честь, — послушно повторил Юргис.

— Вы пытались задушить его?

— Да, сэр, ваша честь.

— Были под судом раньше?

— Нет, сэр, ваша честь.

— Что вы можете сказать в свое оправдание?

Юргис заколебался. Что он мог сказать? За два с половиной года он научился пользоваться английским языком для повседневных целей, но сюда не входила дача показаний о том, что кто-то запугал и изнасиловал его жену. Он пытался объяснить это, бормоча и запинаясь, только раздражая судью, задыхавшегося от запаха удобрения. Наконец, стало ясно, что подсудимому не хватает слов, и тогда поднялся проворный молодой человек с нафабренными усиками и предложил ему говорить на любом языке.

Юргис начал. Думая, что ему дадут высказаться, он начал объяснять, как мастер воспользовался своим положением, чтобы приставать к его жене и угрожать ей увольнением. Когда переводчик повторил это по-английски, судья, которому предстояло слушать еще много дел и за которым в определенный час должен был заехать его автомобиль, перебил его:

— Так, так. А скажите, если он приставал к вашей жене, почему она не пожаловалась управляющему или не переменила места работы?

Юргис помолчал, несколько озадаченный. Потом он начал объяснять, что они очень бедны, что работу трудно получить…

— Так, так, — произнес судья Келахан. — Поэтому вы предпочли избить его?

Он обернулся к потерпевшему и спросил:

— Это правда, мистер Коннор?

— Сплошная ложь, ваша честь, — ответил мастер. — Должен сказать, что такие гадости говорят каждый раз, когда приходится уволить женщину…

— Да, я знаю, — подтвердил судья. — Мне часто приходится их выслушивать. Молодчик, я вижу, изрядно отделал вас. Тридцать дней и судебные издержки! Следующее дело.

Юргис слушал, ошеломленный. Лишь когда полисмен, державший его за руку, повернулся, чтобы вывести его из зала, он понял, что приговор уже произнесен, и растерянно оглянулся.

— Тридцать дней! — простонал он и, обернувшись к судье, отчаянно закричал: — А что будет с моей семьей? У меня жена и ребенок, сэр, а денег у них нет… Боже мой, ведь они умрут с голоду!

— Вам не мешало бы подумать об этом раньше! — сухо заметил судья и повернулся к следующему подсудимому.

Юргис хотел сказать еще что-то, но полисмен крепко схватил его за воротник, а рядом появился второй, тоже с явно враждебными намерениями. Юргис повиновался. Он видел, как Эльжбета и Котрина, поднявшись со своих мест, в ужасе глядели на него. Он рванулся к ним, но полисмен снова дернул его за воротник, и, понурив голову, Юргис отказался от борьбы. Его втолкнули в камеру, где ожидали другие заключенные. Как только окончилось заседание суда, всех их отвели вниз, усадили в «черную Марию» и увезли.

На этот раз Юргису предстояло познакомиться с тюрьмой Брайдуэлл, где отбывали наказание мелкие преступники. Здесь было еще грязнее и теснее, чем в тюрьме графства. Сюда попадала только мелюзга — карманники и мошенники, дебоширы и бродяги. Соседом по камере у Юргиса оказался итальянец, торговец фруктами, отказавшийся дать взятку полисмену и арестованный за ношение большого карманного ножа. Он ни слова не понимал по-английски, и Юргис был рад, когда его увели. Фруктовщика сменил матрос норвежец, лишившийся половины уха во время пьяной драки и оказавшийся очень неуживчивым человеком. Он злобно рычал, когда Юргис ворочался на верхних нарах, так как от этого к нему вниз падали тараканы. Оставаться в одной камере с таким диким зверем было бы невыносимо, если бы заключенным не приходилось весь день работать — дробить камень.

Так Юргис провел десять дней из назначенных тридцати, не имея никаких известий из дому. Но однажды к нему вошел надзиратель и сообщил, что его желает видеть посетитель. Юргис побелел как мел, у него подогнулись колени, и он с трудом вышел из камеры.

Надзиратель провел его по коридору и лестнице в комнату для свиданий, ничем не отличавшуюся от обычной камеры. Сквозь перегораживавшую ее решетку Юргис увидел, что кто-то сидит на стуле. Когда он вошел, посетитель поднялся, и Юргис узнал маленького Станиславаса. Увидев одного из своих домашних, Юргис чуть не лишился чувств. Он ухватился рукой за стул, а другую руку поднес ко лбу, словно разгоняя какой-то туман.

— Ну что? — тихо спросил он.

Маленький Станиславас тоже дрожал и от страху не решался говорить.

— Меня… меня послали сказать тебе… — заикаясь, пробормотал он.

— Ну что же? — повторил Юргис.

Он увидел, что мальчик смотрит в сторону стоявшего тут же надзирателя.

— Не обращай на него внимания, — дико закричал Юргис. — Говори, как они?

— Онна очень больна, а мы голодаем. Нам не на что жить; мы думали, что ты как-нибудь поможешь нам.

Юргис еще сильнее ухватился за стул. Капли пота выступили у него на лбу, руки дрожали.

— Я… не могу помочь вам, — сказал он.

— Онна весь день лежит у себя в комнате, — продолжал без передышки мальчик. — Она ничего не хочет есть и все время плачет. Она не говорит нам, что с ней, и не ходит на работу. Уже давно приходил человек за квартирной платой. Он был очень сердит. На прошлой педеле он приходил опять и сказал, что выгонит нас из дома. А потом еще Мария…

Станиславас от слез не мог продолжать.

— Что случилось с Марией? — нетерпеливо воскликнул Юргис.

— Она порезала себе руку, и на этот раз очень опасно. Она не может работать, рука вся посинела, и доктор с боен говорит, что, может быть… может быть, придется ее отрезать. Мария все время плачет — деньги у нее кончаются, и мы не можем заплатить очередной взнос и проценты за дом. У нас нет угля, и есть нечего, а лавочник говорит…

Мальчуган снова остановился и захныкал.

— Продолжай! — торопил его Юргис. — Продолжай!

— Сей… сейчас, — всхлипывал Станиславас. — Все эти дни так холодно. В последнее воскресенье опять шел снег… густой, густой… и я не мог… не мог попасть на работу!

— Черт возьми! — зарычал Юргис и шагнул к ребенку. Они давно уже воевали из-за снега — с того самого ужасного утра, когда мальчик отморозил пальцы и Юргис побоями заставил его пойти на работу. Юргис сжал кулаки, как-будто собираясь разломать решетку и броситься на Станиславаса.