Оноре Бальзак - Столетний старец, или Два Беренгельда

— Тогда я могла, — уговаривает она себя, — выехать к нему навстречу! У меня был великолепный экипаж, отец мой был префектом, и я была богата!.. Теперь я бедна, мой отец — изгнанник, и, значит, это он должен первым прийти ко мне!

Однажды вечером [23]в Пале-Рояле, в кафе «Де Фуа», за двумя стоящими в углу мраморными столиками сидели семь-восемь завсегдатаев; на столах стояли полупустые чашки и блюдечки с забытыми в них кусочками сахару.

— Странно, — произнес маленький человечек, опуская в карман оставшийся сахар, — я бы даже сказал удивительно, что правительство не обратило внимания на столь поразительные вещи: подобные факты заслуживают внимания…

— Сударь, — отвечал человек с бледным лицом, — науке это уже давно известно, и все, что вы полагаете необычным, является всего лишь результатом научных исследований, проведение которых требует умов, способных целиком отдаться изучению природы. В одном из своих трудов я уже давно описал столь поразившее вас явление; я и сам был свидетелем весьма любопытных экспериментов.

В ответ слушатели в количестве пяти человек неодобрительно закачали головами, и победа осталась за маленьким недоверчивым человечком, который тут же воскликнул:

— Фантазии, дорогой мой сударь; я был знаком с Месмером и видел его опыты с чаном! Но это же чистой воды колдовство, как в пятнадцатом веке, когда повсюду расплодились чародеи, изготовлявшие жидкое золото, алхимики, астрологи и прочие так называемые ученые, чьими фокусами пользовались мошенники, чтобы обманывать честных собственников… — Разгорячившись, коротышка продолжал: — Это напоминает мне розенкрейцеров, искавших секрет вечной жизни…

При этих словах высокий старец, с начала вечера еще не вымолвивший ни слова, шевельнулся. Он сидел в том же самом углу на очень низком табурете, отчего ему удалось скрыть свой гигантский рост, и сейчас голова его находилась на одном уровне с остальными собеседниками; шляпу он надвинул глубоко на глаза. Входя в кафе, он сумел смешаться с толпой многочисленных посетителей и остаться незамеченным; теперь же, когда он уже сидел, посетители заведения могли сколько угодно рассматривать его, пытаясь определить его истинный рост: все их усилия были тщетны. Словно спрашивая друг у друга, завсегдатаи переглянулись, неизвестный же, уткнув нос в воротник своего редингота, казалось, дремал над наполовину опустошенным бокалом пунша. Скоро им перестали интересоваться.

Начали обсуждать последние политические события, а когда предмет беседы был исчерпан, вновь заговорили об успехах наук, и среди прочих о достижениях химии, науки, развивавшейся с поистине ужасающей быстротой.

— Неужели есть — вопрошал коротышка-рантье в черном сюртуке, — хотя бы один розенкрейцер или изготовитель золота, астролог или алхимик, внесший лепту в постройку великолепного здания человеческих наук? Зато доверчивостью скольких честных собственников и рантье они злоупотребили!

При этих словах человек с бледным лицом взмахнул рукой, видимо собираясь возразить, но старец повелительным жестом остановил его и повернулся к коротышке-рантье; своим вмешательством молчаливый чужак привлек внимание кружка завсегдатаев, мгновенно притихшего и насторожившегося.

— Сударь, ваше кругленько брюшко выдает в вас того самого собственника, а ваше лунообразное лицо свидетельствует о том, что отнюдь не науки являются основным вашим времяпрепровождением! Признайтесь, что занятия и мыслительные способности некоторых рантье и буржуа, проживающих в этом городе и никогда не выезжающих далее Монтаржи, не выходят за рамки, заданные правилами, принятыми в стенах домов, расположенных в квартале Маре; ведь вы живете именно там, не так ли? И вам нужно вернуться до десяти часов… Так вот, дорогой мой сударь, признайтесь, что вам по меньшей мере опрометчиво рассуждать о науках! Обитатель Маре, погружаясь в бескрайнее море науки, чувствует себя подобно лодочнику в водах Шпицбергена или, точнее, напоминает крысу из басни, что приняла за Альпы кротовый холмик.

При таком начале завораживающие звуки надтреснутого голоса старца привлекли к беседе еще нескольких сторонников наук, пожелавших примкнуть к группе завсегдатаев: удобно устроившись за столом, они принялись слушать незнакомца, не замечая недовольных жестов маленького собственника.

— Сударь, вы осмелились упомянуть розенкрейцеров, а также некую науку, незаслуженно презираемую в настоящее время; вы дерзнули говорить о вещах, вам недоступных, в пренебрежительном тоне, присущем тем, кто сам никогда ничего не открыл. Что же касается розенкрейцеров… разве они не достойны уважения лишь за одно то, что отважились проникнуть в святая святых науки, призванной сделать человеческую жизнь значительно длиннее, почти вечной? За то, что приступили к поискам субстанции, именуемой «жизненным флюидом»?

О, сколь прославится человек, способный открыть его и с помощью определенных приемов сделать свою жизнь почти столь же вечной, как наш мир! Подумать только, ведь ему придется собрать воедино все знания, вспомнить обо всех удивительных открытиях, некогда совершенных нашими предками, упорно, не давая себе поблажек, день за днем исследовать природу, раскрывая очередную великую тайну. Он идет по земле, и ничто не может укрыться от его проницательного взора. Разум его становится хранилищем знаний об окружающих нас природе и людях; ему доступны любые уголки, он побывал во всех государствах: свободный, словно воздух, он с легкостью уходит от преследователей, всюду ему готово надежное пристанище, ему одному ведомы все секреты катакомб, прорытых под городскими улицами. Он то облачается в нищенские лохмотья, то принимает титул угасающего, но древнего рода и разъезжает в великолепной карете; он спасает жизнь праведникам и помогает правосудию покарать злых: такой человек заменяет собой судьбу, он уподобляется Богу!.. Он держит в своих руках все секреты власти, тайны всех государств. Он постиг все религии, всю подноготную великих мира сего, ни один обычай ему не чужд. С заоблачных высот взирает сей долгожитель на земную суету; словно вечное светило, странствует он среди живущих на земле: века идут, а он все живет.

Во время этого монолога старец приосанился, шляпа у него съехала на затылок, и слушатели в замешательстве переглянулись; тем временем старец своей высохшей рукой начал проделывать в воздухе какие-то пассы, обладавшие, совершенно очевидно, неким значением, которое посетители кафе не решались истолковать.

— И неужели вы считаете, — обратился к ним исполинский старец, выпрямляясь, — что такая жизненная цель не стоит некоторых жертв? А если кто-нибудь из вас решился бы посвятить себя этой цели, неужели вы сочли бы его жестоким?