Оноре Бальзак - Столетний старец, или Два Беренгельда

— Знайте же, отец, что я лучше соглашусь провести остаток дней своих в нашей убогой квартире, нежели смотреть на то, как вы, убеленный сединами, отправляетесь на поклон к тому, кого собираетесь назвать своим сыном. О, отец мой! Умоляю вас, подождите!.. Может быть, уже завтра все решится ко всеобщему удовольствию, а пока не заставляйте Марианину горевать — она же ваша дочь!

Старик уступил и обещал не видеться с Беренгельдом. После этой пустячной ссоры тоска, вот уже три дня снедавшая душу Марианины, стала еще черней. Завтра девушке предстояло идти к старцу; неосознанный страх перед грозящей ей смертельной опасностью царил в ее сердце, но, к сожалению, чувство это не могло помешать ей пойти на условленное свидание. Некая необоримая сила побуждала ее идти; она тотчас находила тысячи причин, оправдывавших ее поступок: любопытство, желание возместить старцу деньги, которые они с отцом ему задолжали, надежда посредством магического искусства старца вновь увидеть Беренгельда, проникнуть в душу Туллиуса и убедиться, что он по-прежнему любит ее.

Тем временем печаль, охватившая Марианину с той самой ночи, когда она принесла домой деньги, не укрылась от наблюдательного взора Жюли, равно как и отлучки ее хозяйки. Наряду с тысячью прекрасных свойств Жюли обладала существенным недостатком: она была необычайно любопытна. Поэтому на следующее утро после странной отлучки Марианины Жюли обежала весь квартал и узнала, что девушка ходила в Люксембургский сад, а затем последовала за старцем; Жюли подробно описали внешность этого старца.

Сначала Жюли решила, что теперь Марианина будет ходить в сад каждый вечер, но ошиблась: вот уже три дня как хозяйка ее сидела дома. Печальный вид и молчание Марианины живо обеспокоили Жюли. Наконец настал день, когда девушка должна была идти в дом к старцу. Причесываясь утром перед зеркалом, дочь Верино с тоской оглядела себя и тяжко вздохнула, видя, как сильно изменилось ее некогда прекрасное лицо. Несмотря на горе, оставившее неизгладимый след на всем ее облике, в ее блестящих глазах сверкало пламя поистине неземной любви. Можно было с уверенностью сказать, что бывшая альпийская охотница по-прежнему обладала душой величественной и склонной к рефлексии.

— Разве я все еще имею право надеяться на его любовь?.. — воскликнула она, и из глаз ее полились слезы.

Жюли молча одела свою хозяйку.

— Мадемуазель, буду ли я вам нужна после обеда?

— О! Жюли, скоро мне вообще никто не будет нужен! Если хочешь, можешь пойти погулять. Я тоже выйду…

В голове Жюли созрел план: она решила отправиться к генералу Беренгельду и сообщить ему о состоянии гордой и нежной Марианины.

В этот день Марианина была особенно печальна. Сидя подле отца, она пыталась вышивать, но вместо этого каждую минуту испуганно бросала взгляд на часы: ей казалось, что жизнь ее неумолимо движется к концу; быстрота, с которой двигались часовые стрелки, повергала ее в ужас.

Верино не без удовлетворения смотрел на дочь, однако на лице его отчетливо читалось некое беспокойство: он явно стремился остаться один.

Как вы помните, Верино обещал Марианине не ходить к генералу, но отнюдь не обещал ей не писать ему и не сообщать адреса своего жилища, поэтому присутствие дочери стесняло старика: она вряд ли одобрила бы подобную хитрость, весьма напоминавшую уловки иезуитов.

Наступивший вечер застал отца и дочь в жарком поединке коварных вопросов и осмотрительных ответов; старик хотел приступить к осуществлению своего плана, а бледная и поглощенная своими мыслями Марианина невольно препятствовала ему. По мере приближения урочного часа тревога молодой женщины усиливалась.

Наконец она позвала Жюли и вместе с ней удалилась к себе в комнату.

— Жюли, — сказала она, — если сегодня вечером я не вернусь, вы отправитесь к графу Беренгельду… Милая Жюли, — со слезами прибавила она, — он должен поверить, что я любила его, для этого ты расскажешь ему, как я жила последние два года, как каждую минуту, что бы ни делала, я вспоминала о нем, как его образ сопровождал меня повсюду… А кроме того, ты передашь ему это письмо… если я не вернусь, — с трудом выговорила Марианина. Казалось, в груди ее клокотала сама смерть. — Прощай, Жюли!

Верная служанка со слезами обняла Марианину, но про себя решила не дожидаться, пока та уйдет, а тотчас же бежать к генералу и таким образом спасти свою хозяйку, ибо она подозревала ее в намерении лишить себя жизни.

Выбежав из квартиры, на лестнице Жюли была остановлена поджидавшим ее Верино.

— Держи, Жюли, — сказал старик, — вот деньги, возьми карету и поезжай к генералу Беренгельду. Отдай ему это письмо, и я уверен, он мгновенно примчится сюда. Дочь моя умирает от страстной любви к нему, и я более не в состоянии выносить это душераздирающее зрелище… Иди же, Жюли, сама судьба посылает тебя! Участь моей бедной дочери в твоих руках, и да поможет нам Небо. Сделай все, пойди на любую хитрость, лишь бы тебя допустили к генералу; а если его не окажется дома, оставь письмо его верному денщику и от имени Верино попроси его передать послание генералу, как только тот вернется.

И вот Жюли помчалась, словно лань, преследуемая охотниками…

Верино вновь уселся в свое кресло; через несколько минут дочь вошла к нему в комнату и принялась заботливо хлопотать по хозяйству, стараясь не упустить ни единой мелочи, способной доставить старику удовольствие. Так Марианина прощалась с отцом, а тот, не будучи в силах разгадать причину ее необычайной внимательности, изумлялся странной суетливости дочери, каждое движение которой было исполнено нежной жалости и светлой печали.

Сомнения, зародившиеся в голове Верино, страх, что Марианина обо всем догадается, сделали минуту расставания тягостной для них обоих.

— Прощай, отец!

Верино взглянул на дочь и невольно вздрогнул: ее взволнованный голос затронул самые сокровенные струны его сердца.

— Куда ты идешь, Марианина? Ты опять оставляешь меня одного.

«Увы, что-то подсказывает мне, что я расстаюсь с ним навеки!» — про себя воскликнула трепещущая Марианина, и от этой мысли слова, уже готовые вырваться наружу, замерли у нее на устах.

— Что ты сказала?

Она даже не слышала, что говорил испуганный ее отсутствующим взором отец.

— Дочь моя! Что с тобой? — переспросил Верино.

— Ничего, отец, — с отчаянием в голосе ответила она, не отрывая глаз от воображаемого предмета пристального своего внимания. — Разве ты не знаешь? Он никогда не женится на мне, и меня давно уже ждет могила… пусть! Так надо. К тому же, отец, я обещала!