Оноре Бальзак - Столетний старец, или Два Беренгельда

От такого вопроса у собравшихся от страха волосы встали дыбом.

— А если кто-то уже нашел этот жизненный флюид, неужели вы считаете, что он окажется столь простодушен, что тут же поведает об этом миру?.. Он воспользуется им в тишине, таясь от взоров соседей, ибо их век — не более чем секунда вечности; он станет наблюдать за течением реки жизни, не пытаясь превратить ее в озеро. Фонтенель [24]говорил мне, что, если бы ему досталась полная пригоршня истины, он бы покрепче зажал ее в кулаке: такое решение казалось ему справедливым… Вы меня слушаете, сударь? — обратился он к коротышке-рантье. — Так вот, последний розенкрейцер умер в тысяча триста пятидесятом году, это был Алькефалер Арабский, последний магистр ордена: пребывая в подземелье Аквила, он разгадал тайну человеческой жизни, но сам умер, так как не смог укротить пламя, вырвавшееся из его реторты. Как же далеко продвинулась с тех пор наука, идя рука об руку с той наукой, которую вы так презираете, и с подлинной медициной!..

Неожиданно высокий старец умолк; он смотрел на удивленных слушателей с видом человека, поздно заметившего совершенную им ошибку и теперь не понимавшего, почему противник его до сих пор этим не воспользовался. Поняв, что никто не собирается его уличать, старец встал, явив собравшимся весь свой гигантский рост; непомерная величина его пугала и изумляла одновременно; многим показалось, что голова его с массивным, словно отлитым из меди лбом касается потолка. Старец окинул зал грозным взором своих глубоко посаженных огненных глаз, и все, кто там находились, затрепетали от необъяснимого ужаса. Каждому показалось, что над головой его пророкотал гром небесный.

Незнакомец медленно вышел; тому же, кому довелось стать свидетелем его речи, в голову закралась причудливая мысль о сговоре жизни и смерти, пожелавших вместе соорудить эту омерзительную человеческую конструкцию, дабы она принадлежала им обеим. Старец исчез, растаял, словно призрачное видение: в кафе воцарилось изумление.

Среди великих событий, происходивших в то время в Париже, случай в кафе «Де Фуа» [25]не получил огласки, а посему и не вызвал к себе интереса. Тех, кто о нем рассказывал, осмеяли скептики, и вскоре сами рассказчики стали сомневаться, не были ли они и в самом деле обмануты собственными чувствами, а именно слухом и зрением.

И все же история эта стала известна генералу Беренгельду. В то время все силы генерала были отданы поискам Марианины. Занятие это целиком поглотило его, и образ нежной возлюбленной вытеснил из его сердца образ загадочного старца. Напомним, в сердце Беренгельда не было места половинчатым чувствам, и с того дня, когда после четырнадцатилетней разлуки верная Марианина встретила его при въезде в Париж, все его помыслы обратились к этой очаровательной девушке. И если опасность, угрожавшая его отечеству, яростные сражения, тяготы долгого плена и кровавая борьба, из которой Франция вышла окончательно обессилевшей, помешали ему сразу вернуться к Марианине и поддержать ее впавшего в немилость отца, он тем не менее всегда помнил о них. Когда же после вынужденного двухлетнего отсутствия он вновь вернулся в свой особняк, его первая мысль была о Марианине. Он разослал запросы во все министерства, расспросил человека, купившего особняк Верино, отправил Смельчака в Щвейцарию: все напрасно, поиски были безрезультатны, и отчаяние генерала не имело границ.

Вот уже два дня как Туллиус, выйдя наконец в отставку, окончательно обосновался в Париже, навсегда расставшись с придворным окружением. На следующий день после прибытия в столицу он услышал рассказ о событиях, произошедших в кафе «Де Фуа». Один миг — и он позабыл о Марианине; покинув гостиную, где он только что предавался сладостным мечтаниям, он устремился в Пале-Рояль, рассчитывая найти очевидцев случившегося и, быть может, снова увидеть человека, заинтересовавшего его еще в детстве, тем более что старец уже давно зловещей тенью кружил вокруг него.

Когда генерал вошел в кафе, некий оратор, к чьим словам все внимательно прислушивались, подняв голову, застыл от изумления; когда же первое потрясение прошло, он воскликнул: «Да вот же он!..»

Генерал молча ждал, пока собравшиеся оправятся от страха; послышался глухой ропот, раздались голоса: «Почему бы сразу не арестовать его?..»

— Господа, — заявил генерал, садясь за столик, — судя по вашему удивлению, я не ошибусь, если скажу, что вы только что говорили о том самом человеке, сведения о котором меня очень интересуют. Я явился сюда, дабы получить их, ибо узнал, что его видели именно здесь. Это человек, или, скорее, это существо, необычайно похоже на меня. — Оратор утвердительно кивнул. — Но, господа, это никак не мог быть я, потому что я — генерал Беренгельд… — Все присутствующие почтительно поклонились генералу. — Впрочем, я не собирался нарушать вашу беседу, так что прошу вас, продолжайте.

— Господин генерал, — отвечал оратор, — похожий на вас человек побывал здесь дважды: второй раз он явился сюда вчера. Позже я расскажу вам, что случилось здесь при первом его появлении, а сейчас, с вашего позволения, продолжу свой рассказ, ибо эти господа ждут его завершения. Итак, вчера разговор зашел о Бурбонах, и среди прочих о Генрихе Четвертом и его правлении… Там, в углу (и оратор указал на угол, облюбованный высоким незнакомцем), сидел некий господин с голубой ленточкой в петлице; костюм его свидетельствовал о принадлежности к бывшему двору: на нем были зеленые очки и широкий редингот. Один адвокат (достаточно хорошо разбирающийся в финансах) заговорил о Сюлли [26]. Сравнивая этого великого человека с нашими нынешними министрами, он заявил, что Сюлли, с одной стороны, был гораздо более милосердным, а с другой — гораздо более талантливым… Тут незнакомец прервал его: «Сюлли — и милосердие!.. Молодой человек, если бы вы в те времена побывали хотя бы в одной тюрьме, вы бы узнали, что значило сострадание Сюлли. Он был вполне достоин своего времени; при дворе не было ни одного дворянина, кто бы ни устроил заговор с целью свергнуть его. Я видел Сюлли незадолго до того, как он впал в немилость…»

Судите сами, каково было наше удивление, когда мы услышали такие речи; мы подумали, что у старика не все в порядке с головой, или же это была просто lapsus linguae [27]; однако глубокая убежденность, звучавшая в его словах, заставила нас склониться к первому предположению. Молодой адвокат принялся возражать, раззадорив старика, который тут же рассказал нам массу анекдотов из самых отдаленных времен; нередко он, подобно хорошему актеру, говорил от первого лица. Из его слов следовало, что он, будучи врачом, пользовал Франциска Первого и Карла Девятого… Его непомерно большой рот сыпал историями примечательными и прелюбопытными, свидетельствовавшими об оригинальном уме рассказчика. Неожиданно один из посетителей, подсевший к нашему кружку незадолго до начала беседы, выразив свое безмерное удивление по поводу услышанных им историй, сообщил, что наш странный собеседник и есть тот самый человек, о котором все только и говорят. Не дождавшись, когда пробьет десять часов, старец встал. Мы были изумлены его внешностью: череп его казался отлитым из прочного металла или же выточенным из цельного камня — никто не решился назвать материал, использованный природой для создания этого нерушимого монолита! Но больше всего изумляли его глаза, ибо, сняв зеленые очки, он окинул нас таким адским взором, что всем нам сразу стало не по себе. Развернувшись, он медленно направился к выходу; движения его были столь плавны, что разум мой не в состоянии описать ни его походку, ни то воздействие, которое оказала на нас его, если можно так сказать, осязаемая бестелесность.