Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера

— Я хочу быть ему полезной, — сказала она, помимо волн продолжая нить своих мыслей. — Может быть, он проявит благодарность. Я еще не теряю надежды… Я очень изменилась, не правда ли? У меня даже нет сил думать о нарядах. Я так измучена!

Она поникла в своем кресле, вялая и обмякшая. Разврат действительно истощил ее, и она постоянно находилась в состоянии болезненной сонливости. Все ей стало неинтересно — даже уход за собой. Она, которая так мужественно боролась с возрастом, не могла теперь вымыть рук, не устав при этом, как от тяжелой работы. Целые дни она проводила в праздности, тупо пережевывая, как корова жвачку, свои вчерашние любовные радости и смакуя те, что ждут ее завтра. Женщина, со своим желаньем правиться, с потребностью всегда казаться молодой и быть всегда любимой, умерла в ней; осталась только похотливая самка. Ей было довольно того, что Тибурций удовлетворял ее бешеный старушечий темперамент, ни нежности, ни комплиментов она от него не требовала. У нее было только одно неизменное желание — всегда держать его в своих объятиях, не стараясь даже пленить его улыбками, миловидностью раскрашенного лица; она рассчитывала, что ее угодливости, ее сального разврата вполне хватит, чтобы привязать его к себе.

Мадлена смотрела на нее с жалостью, смешанной с отвращением. Она не понимала всей глубины этого нравственного падения и воображала, что только жестокость Тибурция довела ее приятельницу до полного телесного и духовного разложения. Мадлена не могла сдержать негодования.

— Но таких мужчин выгоняют! — воскликнула она.

Элен озадаченно подняла голову.

— Выгнать… его выгнать?.. — пробормотала она с немым ужасом, точно молодая женщина предложила ей отрезать себе руку или ногу.

Оправившись, Элен быстро добавила:

— Но, дорогая моя, Тибурций никогда не согласится расстаться со мной. Ах, вы не знаете его! Он убьет меня, если я только заикнусь о разрыве… Нет, нет, я принадлежу ему и буду терпеть до конца.

Она бессовестно лгала. Еще сегодня днем ее любовник грозился, что ноги его не будет в ее спальне, если она немедленно не доставит ему почетной должности.

— Ах, я завидую вам, — сказала она еще раз, — как это, должно быть, приятно — быть добродетельной!

И Элен снова принялась за свое нытье. Она говорила долго, прерывая ламентации странными улыбками, когда в ее памяти вставал какой-нибудь сладострастный эпизод. Почти целый час продолжалась эта бессвязная, отвратительная болтовня; тут было все: смехотворные сетования, горячие надежды на новые прелюбодеяния, наивно-циничная откровенность и мольбы о помощи и сострадании порядочных людей. Слушая эти жалобы, Мадлена чувствовала себя все более неловко; ее смущала эта бесстыдная исповедь; она молчала, довольствуясь тем, что вместо ответов кивала головой. Время от времени она беспокойно оглядывалась на г-на де Рие; но лицо старца сохраняло свое всегдашнее насмешливо-самоуверенное выражение, а его губы все так же неопределенно улыбались. Тогда молодая женщина, в десятый раз выслушивая какой-то сальный рассказ Элен, применила все это к себе и, размышляя о драме, разлучившей ее с Гийомом, подумала, что было бы, пожалуй, лучше, если бы ее муж, глухой и впавший в идиотизм, был вот так же прикован к креслу, а она сама прогнила бы насквозь и безо всяких угрызений сладострастно предавалась бы разврату.

Пока обе женщины таким образом беседовали, Гийом и Тибурций удалились в соседний маленький будуар, превращенный в курительную. Гийом, который инстинктивно стремился к бессодержательным разговорам, спросил старого товарища по коллежу, доволен ли он своим пребыванием в Париже. В сущности, это нисколько его не интересовало, он терпеть не мог этого молодчика, но был рад ему, потому что его присутствие отвлекало его от тяжелых дум. Тибурций со скрытым раздражением ответил, что пока еще ни в чем не преуспел. Невинный вопрос Гийома задел его больное место.

Он нервно закурил. Потом, немного помолчав, дал волю клокотавшему в нем бешенству. Он стал исповедоваться перед Гийомом с такой же откровенностью, с какой его любовница исповедовалась перед Мадленой, но только его откровенность была в другом роде. Он говорил о г-же де Рие, употребляя слова, какими пользуются мужчины в разговоре о публичных девках. Эта женщина, сказал он с не допускающей возражений самоуверенностью, погубила его молодость; но он отнюдь не собирается калечить свою жизнь из-за какой-то дурацкой любви; он твердо решил вырваться из рук этой мегеры, поцелуи которой вызывают только гадливость. Единственное, в чем он не сознался, это в своем озлоблении из-за неудовлетворенного честолюбия. Вся его ненависть к ней проистекала из того, что до сих пор он извлек слишком мало выгоды из ее поцелуев. Это позволяло ему играть роль несчастного юнца, который по наивности дал завлечь себя на ложе старухи. Если бы Элен устроила его членом государственного совета или атташе при каком-нибудь посольстве, то, кроме слащавых восхвалений по ее адресу, от него бы ничего не услышали — он уж постарался бы оправдать свое положение при ней. Но — представьте себе это! — его ласки до сих пор никак не оплачены! А Тибурций Руйяр не такой дурак, чтобы давать что-нибудь даром.

Однако он прекрасно знал, что несчастная женщина не жалела ради него ни сил, ни хлопот. Ее горячее желание быть ему полезной мало его трогало; он требовал результатов, а его любовница по воле рока не достигла пока ничего. Этим роком был не кто иной, как г-н де Рие; старец, понимая, что комедия будет не так смешна, если Тибурций получит награду за свои поцелуи, при каждой новой попытке жены тайком отправлялся куда следует и, постаравшись за ее спиной опорочить ее протекцию, добивался того, что все ее самые искусно составленные просьбы терпели неудачу. Это был великолепный способ натравливать любовников друг на друга и вызывать между ними ужасные сцены, которыми он упивался, как истый гурман. Подстроив им очередной провал, он плавал в блаженстве, целыми днями наслаждаясь смиренным отчаянием Элен и злобными нападками Тибурция. Последний являлся с бледным лицом, стиснув зубы, сжав кулаки, и старался заманить свою любовницу в дальний угол, чтобы там надавать ей тумаков. Но в такие дни она упрямо не хотела отходить от мужа; вся дрожа, с покрасневшими глазами, Элен бросала на своего возлюбленного умоляющие взгляды. А глухой становился в это время особенно туг на ухо и старательно изображал блаженного идиотика. Потом, когда Тибурцию удавалось завлечь Элен в другой конец комнаты, где он начинал исступленно трясти ее, глухой, хоть и сидел отвернувшись, а, казалось, все слышал — и слова и удары. Никто не знал, что в это время его лицо принимало выражение дьявольской жестокости.