Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера

Гийом оставался пассивным: страхи Мадлены передавались ему, и всякое разбивавшее ее потрясение отдавалось в нем. Спокойный в часы, когда успокаивалась она, он скатывался в бездну боли и скорби, как только она впадала в отчаяние. Она могла поддержать в нем ясность духа так же, как и повергнуть в безумие. Настроенный на ее лад и в ней растворившийся, питавшийся ее мужеством и ее волей, он заражался всеми ее ощущениями и отзывался на каждое биение ее сердца. Иногда Мадлена смотрела на него странным взглядом.

«Ах, — думала она, — если б у него был сильный характер, мы, может быть, оправились бы. Я хотела бы, чтоб он показал свою власть надо мной, вышел бы из себя, осыпал меня ударами. Я чувствую, что побои пошли бы мне на пользу. Если б я, избитая, лежала на полу, если б он доказал мне свое превосходство, мне кажется, я бы меньше страдала. Он должен кулаками убить во мне Жака. И он убил бы его, если б был силен».

Гийом читал эти мысли в глазах Мадлены. Как и она, он понимал, что, наверно, оторвал бы ее от прошлого, имей он твердость строго обращаться с ней и любить ее так, чтобы своими объятиями вытеснить из ее памяти Жака. Он должен был не дрожать вместе с ней, а оставаться спокойным и быть выше ее волнений, противопоставив ей свою ясность духа. Рассуждая таким образом, он обвинял себя во всех несчастьях и еще больше поддавался унынию, называя себя трусом и не умея победить свою слабость. В такие минуты супруги надолго погружались в мрачное молчание. В углах рта Мадлены появлялась горестная и презрительная складка; Гийом нервно замыкался в гордом сознании благородства своих чувств, которое было его последним прибежищем.

Через несколько дней после того, как они решили прекратить бесполезное посещение чужих гостиных, ими овладела в их уединении на Булонской улице такая тоска, что они подумали, не отправиться ли обратно в Нуарод, хотя пребывание там и не сулило им ни малейшей надежды на облегчение. Такая надежда показалась бы им даже смешной. С той ночи, как они спаслись бегством от Жака, их точно погнало ветром безумного страха, не дававшего им ни минуты передышки. Неспособность принять какое-нибудь решение и постоянные оттяжки довели их до тяжелой нравственной спячки, в которой затухала их воля. Они мало-помалу привыкли к состоянию тревожного ожидания и не имели сил из него выбиться. Внешне спокойные, наполовину отупевшие, они застыли в полном бездействии, и так один за другим проходили пустые, мрачные дни. Они говорили себе, что Жак не сегодня-завтра вернется, и даже были обеспокоены его молчанием, подозревая, что он уже находится в Париже. Но оцепенение до такой степени овладело ими, что они больше и не пытались стряхнуть его с себя. Такое положение могло бы длиться годами, и они ничего не предприняли бы для прекращения своих мук какой-нибудь решительной мерой. Чтобы все разом покончить, им нужно было новое потрясение. Тем временем они жили, отдавшись своей смутной скорби, направляя свои шаги туда, куда их вел инстинкт. Они хотели вернуться в Нуарод не столько, чтобы избежать встречи с Жаком, сколько ради перемены места. Тяжелое душевное состояние делало для них невыносимой ту замкнутую жизнь, которая некогда составляла их счастье. Идея путешествия, быстрого перемещения соблазняла их. К тому же была уже середина апреля, по утрам было тепло, начинался дачный сезон. И так как они не были созданы для света, то предпочли вернуться к себе и страдать в тишине и спокойствии деревни.

Накануне отъезда Гийом и Мадлена отправились с прощальным визитом к де Рие, с которыми не видались некоторое время. Там им сказали, что г-н де Рие при смерти. Они уже собрались уходить, как слуга доложил, что старик просит их подняться. Они нашли г-на де Рие лежащим в большой сумрачной комнате. Болезнь печени, которой он давно страдал, внезапно настолько обострилась, что он не сомневался в близости конца. Он потребовал от своего врача полной правды, так как, сказал он, ему необходимо перед смертью привести в порядок кое-какие дела.

Когда Гийом и Мадлена вошли в эту просторную комнату, они увидели Тибурция, с растерянным видом стоявшего в ногах умирающего. У изголовья в кресле сидела Элен и тоже казалась потрясенной неожиданным ударом. Умирающий переводил с одной на другого свой острый, как стальное лезвие, взгляд; на его желтом, страшно изможденном болезнью лицо была его неизменная, полная величайшей иронии улыбка; когда отчаяние его жены доставляло ему особенное удовольствие, жестокая складка слегка оживляла его неподвижные губы. Он протянул руку молодым супругам; узнав об их отъезде в Нуарод, он сказал:

— Я счастлив, что успел попрощаться с вами… Ветея я больше не увижу…

В его голосе не было и оттенка сожаления. Наступило молчание, то тягостное молчание, какое всегда воцаряется у постели умирающего. Гийом и Мадлена не знали, как им приличнее ретироваться. Тибурций и Элен были немы и неподвижны, объятые тревогой, которую даже не старались скрыть. Через минуту г-н де Рие, черпавший, казалось, глубокую отраду в лицезрении этого молодого человека и своей жены, вдруг проговорил, обращаясь к посетителям:

— Я тут как раз устраиваю свои семейные делишки. Вы при этом не лишние, и я позволю себе продолжать… Я ознакомил нашего друга Тибурция с моим завещанием; я объявил его наследником всего моего состояния при условии, что он женится на моей бедной Элен.

Господин де Рие произнес эти слова издевательски умиленным голосом. Он умирал, как и жил, — ироничным и неумолимым. Агонизируя, он с горьким наслаждением отвесил оглушительную пощечину этим ничтожным и бесстыжим людям. Его последние минуты были употреблены на изобретение и обдумывание того мученья, на которое он обречет Элен и Тибурция после своей смерти. Помешав молодому человеку устроиться хотя бы на самую ничтожную должность, он довел его до такого раздражения, что тот порвал с Элен после сцены, во время которой самым подлым образом избил ее. Этот окончательный разрыв напугал г-на де Рие — он увидел, что задуманная месть от него ускользает. Он слишком перегнул палку, ему нужно было помирить любовников, так крепко соединить их друг с другом, чтобы они не могли развязать своих пут. Тогда-то ему и пришла в голову дьявольская выдумка заставить свою вдову выйти за молодого Руйяра. Этот тип ведь ни за что не упустит случая завладеть состоянием, хотя бы даже ценой вечного отвращения; а Элен никогда не будет настолько благоразумна, чтобы не дать согласия человеку, чьей дрожащей и покорной рабой она была. Они поженятся и будут беспрерывно терзать друг друга. Умирающий представлял себе Тибурция прикованным к женщине в два раза старше его, позорное поведение и безобразную внешность которой он будет влачить за собой, как каторжник ярмо. Де Рие представлял себе Элен, изнуренную развратом, с униженностью служанки вымаливающую поцелуи, утром и вечером нещадно избиваемую мужем, вымещающим на ней дома те презрительные улыбки, которые она навлекает на него в свете. Жизнь подобной пары будет сплошным адом, нескончаемой мукой, ежечасным наказанием. И г-н де Рие, рисуя в воображении это состоящее из гнусностей и драк существование, весело ухмылялся посреди отчаянных болей, разрывавших ему спину и грудь.