Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера

Мало-помалу Тибурций пришел к выводу, что его любовница не имеет никакого влияния и ни на что не может ему быть полезна. Это сделало его беспощадным; одно только еще удерживало его при ней — это желание отомстить за четыре года напрасных трудов, оставив ее с носом, бросив ей напоследок какое-нибудь жестокое оскорбление. До нынешнего дня он не решался расстаться с ней окончательно, боясь потерять возможную выгоду от интриги, которая уже стоила ему стольких тяжких усилий. Он всегда кончал тем, что вновь взваливал на себя свое бремя; он считал, что небо на его стороне, и потому, говорил он, провидение совершит большую несправедливость, если не вознаградит его за такое постоянство. Но сегодня рухнула последняя надежда: он решил порвать.

Гийом с сочувственным видом слушал гневные словоизвержения Тибурция. Ему была противна любовная история молодого человека, но он заставил себя вникнуть в эту комедию запоздалого сожаления и негодования. Тибурций исповедовался единственно, чтобы облегчить душу, а также отчасти и для того, чтобы проверить на приятеле, известном своей деликатностью и целомудрием, ту позицию, которую он решил принять перед светом для оправдания своей связи с г-жой де Рие. Он понимал, что если этой женщине не удастся сделать из него важную персону, то его поднимут на смех и будут презирать за то, что он разделил ее ложе. Успех придаст ему ореол ловкого дельца, достойного всяческого внимания; неуспех, напротив, погубит его навсегда. Поэтому ему хотелось упредить презренно и насмешки света, приняв позу жертвы, имеющей право на снисхождение. Он так хитро повел разговор, что Гийом сам предложил ему свои услуги и поддержку своим именем и состоянием. Если Тибурций хочет, сказал он, то он рекомендует его одному старинному другу своего отца. Он полностью одобрил его намерение разорвать с Элен. Но Гийом, со своей стороны, тоже играл роль: он старался заинтересоваться этой совершенно безразличной ему историей, надеясь, занявшись делами других, забыть свою собственную скорбь.

Выкурив сигару, Гийом и Тибурций вернулись в гостиную. Элен, застигнутая в разгар своих сетований, сразу умолкла, бросив боязливый взгляд на любовника, точно испугалась, что ей сейчас от него достанется за то, что она осмелилась жаловаться. Она сидела смущенная, лишь время от времени рискуя вставить словечко, на которое молодой человек тотчас желчно возражал; он обрывал ее, чуть только она открывала рот, давая ей понять, что она сама не знает, что говорит, и даже не старался скрыть на людях свое раздражение. Он как будто считал своим долгом показать Гийому, как мало он в ней нуждается. Вечер закончился скучно. Когда гости уходили, г-н де Рие, за все время обмолвившийся лишь несколькими односложными репликами, вдруг произнес своим сухим голосом целую хвалебную речь по адресу Тибурция, этого благородного молодого человека, дружба которого для них (для него и его жены) так драгоценна: он не похож на этих шляющихся по притонам вертопрахов, он любит и уважает старость. Супруг закончил свои восхваления просьбой сбегать за каретой. Он всегда пользовался Тибурцием как слугой, и когда отправлялся куда-нибудь, то нарочно забывал приказать своим людям выслать за ним карету. Шел дождь.

Тибурций вернулся, до колен испачкавшись в грязи. Г-н де Рие, влезая в экипаж, оперся о его плечо. Потом он послал Тибурция за своей женой, оставшейся под навесом подъезда. Он только что не попросил его сесть рядом с кучером.

Гийом и Мадлена поняли, что такие гости не помогут им разогнать тоску. Устраивать у себя большие приемы они и думать не могли: домик на Булонской улице был слишком тесен, чтобы запросто приглашать семейство де Рие. Поэтому они приняли решение проводить жизнь у других, в пошлом блеске салонов, где каждый вечер собирается несколько десятков почти незнакомых между собой людей, которые улыбаются друг другу с девяти часов до полуночи. На следующий же день г-н де Рие открыл им двери семи или восьми домов, хозяева которых были счастливы оказать радушный прием чете, носящей имя де Виарг. Скоро у супругов, начиная с понедельника и до воскресенья, все вечера были заняты. Они выезжали из дому на склоне дня, обедали в ресторанах, как путешествующие иностранцы, и возвращались домой только, чтобы лечь спать.

Сначала оба почувствовали облегчение. Их успокаивала пустота этого существования. К кому пойти, им было все равно: все дома были для них одинаковы. Мадлена садилась где-нибудь в углу дивана, сложив губы в ту ничего не выражающую улыбку, какая бывает на лицах женщин, не имеющих ни единой мысли в голове; если в зале музицировали, она смотрела на рояль, словно в экстазе, хотя и не думала слушать; если танцевали, она принимала приглашение первого попавшегося кавалера и возвращалась на место, не помня даже, был ли этот кавалер блондин или брюнет. Лишь бы горело побольше огней и кругом было много шума — она уже была счастлива. Что до Гийома, то он смешивался с толпой фраков и весь вечер простаивал в амбразуре окна, с холодным равнодушием следя взглядом за блестящей, двигавшейся под ярким светом свечей вереницей холеных, обнаженных плеч, или же становился позади игорного стола, делая вид, будто страшно интересуется каким-нибудь рискованным ходом, в котором на самом деле ровно ничего не понимал. Он всегда ненавидел большое общество и теперь посещал его только с отчаяния, чтобы на несколько часов разлучиться с Мадленой. В полночь гостиные пустели, и супруги торжественно удалялись. Спускаясь с лестницы, они тешили себя мыслью, что сделались еще более чужими друг другу, чем были, когда приехали сюда.

Вечера их были заняты, но дневные часы оставались незаполненными. И вот Мадлена очертя голову бросилась в парижскую жизнь; она бегала по магазинам, портнихам, модисткам, начала наряжаться, пробовала увлечься новыми изобретениями моды. Она сдружилась с одной ветреной особой, выскочившей замуж едва выйдя из монастыря и теперь с алчностью лоретки разорявшей мужа. Эта маленькая женщина повсюду возила ее с собой, даже в церкви, где они слушали богословские прения вошедших в славу проповедников; оттуда приятельницы отправлялись в Булонский лес посмотреть на туалеты дам легкого поведения. Эта суетливая жизнь, состоявшая из ничтожных интересов и нервных встрясок, действовала на Мадлену как своего рода дурман, и скоро ее улыбка стала бессмысленной, точно у пьяницы. Со своей стороны Гийом вел жизнь богатого и пресыщенного молодого человека; утром он завтракал в кафе, днем катался верхом и пытался принимать близко к сердцу тысячи пустяков, целыми днями обсуждающихся в клубах. Ему удалось устроить так, что жену он видел только мельком, провожая ее по вечерам в гости.