Чарльз Диккенс - Рождественская песнь в прозе (пер. Пушешников)

— И твое спасеніе.

Сказавъ это, онъ протянулъ свою сильную руку и ласково коснулся Скруджа.

— Встань и слѣдуй за мною.

Скруджъ чувствовалъ, что было бы безполезно сказать что-нибудь въ свое оправданіе, что дурная погода и поздній часъ не годятся для прогулокъ, что въ постели тепло, а термометръ стоитъ ниже нуля, что онъ слишкомъ легко одѣтъ, — въ туфляхъ, шлафрокѣ и ночномъ колпакѣ,- и что онъ не здоровъ. Хотя прикосновеніе духа было нѣжно, какъ прикосновеніе руки женщины, оно однако не допускало сопротивленія. И Скруджъ всталъ, но, увидѣвъ, что духъ направился къ окну, схватилъ его за одежду.

— Я вѣдь смертный, — сказалъ онъ умоляющимъ голосомъ, — и могу упасть.

— Позволь только моей рукѣ прикоснуться къ тебѣ,- сказалъ духъ, кладя свою руку на сердце Скруджа, — и ты будешь внѣ всякой опасности.

Произнеся эти слова, духъ повелъ Скруджа сквозь стѣну, и они очутились за городомъ на дорогѣ, по обѣимъ сторонамъ которой тянулись поля. Городъ исчезъ за ними совершеній безслѣдно, а вмѣстѣ съ нимъ исчезли и туманъ и мракъ. Былъ ясный, холодный зимній денъ, и земля была одѣта снѣжнымъ покровомъ.

— О Боже! — воскликнулъ Скруджъ, всплеснувъ руками и осматриваясь кругомъ. — Здѣсь, въ этомъ мѣстѣ, я родился. Здѣсь я росъ.

Духъ кротко посмотрѣлъ на него. Нѣжное прикосновеніе его, тихое и мимолетное, тронуло старое сердце. Скруджъ ощутилъ тысячу запаховъ въ воздухѣ, изъ которыхъ каждый былъ связанъ съ тысячью мыслей, радостей, заботъ и надеждъ, давно, давно забытыхъ.

— Твои губы дрожать, — сказалъ духъ. — Что такое на твоей щекѣ?

Запинающимся голосомъ Скруджъ проговорилъ, что это прыщикъ, и просилъ духа, вести его туда, куда онъ захочетъ.

— Припоминаешь ли ты эту дорогу? — спросилъ духъ.

— О, да, — съ жаромъ произнесъ Скруджъ. — Я прошелъ бы по ней съ завязанными глазами.

— Странно. Прошло такъ много лѣтъ, а ты еще не забылъ ея, — замѣтилъ духъ. — Идемъ.

Они пошли. Скруджъ узнавалъ каждыя ворота, каждый столбъ, каждое дерево. Вдали показалось маленькое мѣстечко съ церковью, мостомъ и извивами рѣки. Они увидѣли нѣсколько косматыхъ пони, бѣгущихъ рысью по направленію къ нимъ; на пони сидѣли мальчики, которые перекликались съ другими мальчиками, сидѣвшими рядомъ съ фермерами въ большихъ одноколкахъ и телѣжкахъ. Всѣ были веселы и, перекликаясь, наполняли звонкими голосами и смѣхомъ широкій просторъ полей.

— Это только тѣни прошлаго, — сказалъ духъ. — Они не видятъ и не слышатъ насъ.

Когда веселые путешественники приблизились, Скруджъ сталъ узнавать и каждаго изъ нихъ называть по имени. Почему онъ былъ такъ несказанно радъ, видя ихъ, почему блестѣли его холодные глаза, а сердце такъ сильно билось? Почему сердце наполнилось умиленіемъ, когда онъ слышалъ, какъ они поздравляли другъ друга съ праздникомъ, разставаясь на перекресткахъ и разъѣзжаясь въ разныя стороны? Что за дѣло было Скруджу до веселаго Рождества? Прочь эти веселые праздники! Какую пользу они принесли ему?

— Школа еще не совсѣмъ опустѣла, — сказалъ духъ. — Тамъ есть заброшенный, одинокій ребенокъ.

Скруджъ сказалъ, что знаетъ это, — и зарыдалъ.

Они ввернули съ большой дороги на хорошо памятную ему тропу и скоро приблизились къ дому изъ потемнѣвшихъ красныхъ кирпичей съ небольшимъ куполомъ и колоколомъ въ немъ, съ флюгеромъ на крышѣ. Это былъ большой, но уже начавшій приходить въ упадокъ домъ. Стѣны обширныхъ заброшенныхъ службъ были сыры и покрыты мхомъ, окна разбиты и ворота полуразрушены временемъ. Куры кудахтали и расхаживали въ конюшняхъ, каретные сараи и навѣсы заростали травой. Внутри дома также не было прежней роскоши; войдя въ мрачныя сѣни сквозь открытыя двери, они увидѣли много комнатъ, пустыхъ и холодныхъ, съ обломками мебели. Затхлый запахъ сырости и земли носился въ воздухѣ, все говорило о томъ, что обитатели дома часто не досыпаютъ, встаютъ еще при свѣчахъ и живутъ впроголодь.

Духъ и Скруджъ прошли черезъ сѣни къ дверямъ во вторую половину дома. Она открылась, и ихъ взорамъ представилась длинная печальная комната, которая, отъ стоявшихъ въ ней простыхъ еловыхъ партъ, казалась еще пустыннѣе. На одной, изъ партъ, около слабаго огонька, сидѣлъ одинокій мальчикъ и читалъ. Скруджъ опустился на скамью и, узнавъ въ этомъ бѣдномъ и забытомъ ребенкѣ самого себя, заплакалъ.

Таинственное эхо въ домѣ, пискъ и возня мыши за деревянной обшивкой стѣнъ, капанье капель изъ оттаявшаго жолба, вздохи безлистаго тополя, лѣнивый скрипъ качающейся дверіи въ пустомъ амбарѣ и потрескиваніе въ каминѣ — все это отзывалось въ сердцѣ Скруджа и вызывало слезы.

Духъ, прикоснувшись къ нему, показалъ на его двойника, — маленькаго мальчика, погруженнаго въ чтеніе. Внезапно за окномъ появился кто-то въ одеждѣ чужестранца, явственно, точно живой, съ топоромъ, засунутымъ за поясъ, ведущій осла, нагруженнаго дровами.

— Это Али-баба! — воскликнулъ Скруджъ въ восторгѣ. — Добрый, старый, честный Али-баба, я узнаю его. Да! Да! Какъ-то на Рождествѣ, когда вотъ этотъ забытый мальчикъ оставался здѣсь одинъ, онъ, Али-баба, явился передъ нимъ впервые точно въ такомъ же видѣ, какъ теперь. Бѣдный мальчикъ! А вотъ и Валентинъ, — сказалъ Скруджъ, — и дикій брать его Орзонъ, вотъ они! А какъ зовутъ того, котораго, соннаго, въ одномъ бѣльѣ, перенесли къ воротамъ Дамаска? Развѣ ты не видалъ его? А слуга султана, котораго духи перевернули внизъ головой, — вонъ и онъ стоитъ на головѣ! Подѣломъ ему! Не женись на принцессѣ!

Какъ удивились бы коллеги Скруджа, услышавъ его, увидѣвъ его оживленное лицо, всю серьезность своего характера, расточающаго на такіе пустые предметы и говорящаго совсѣмъ необычнымъ голосомъ, голосомъ, похожимъ и на смѣхъ и на крикъ.

— А вотъ и попугай! — воскликнулъ Скруджъ, — зеленое туловище, желтый хвостъ и на макушкѣ хохолъ, похожій на листъ салата! Бѣдный Робинзонъ Крузо, какъ онъ назвалъ Робинзона, когда тотъ возвратился домой, послѣ плаванія вокругъ острова. «Бѣдный Робинзонъ Крузо. — Гдѣ былъ ты, Робинзонъ Крузо?» Робинзонъ думалъ, что слышитъ это во снѣ, но, какъ извѣстно, кричалъ попугай. А вотъ и Пятница, спасая свою жизнь, бѣжитъ къ маленькой бухтѣ! Голла! Гопъ! Голла!

Затѣмъ, съ быстротой, совсѣмъ несвойственной его характеру, Скруджъ перебилъ самого себя, съ грустью о самомъ себѣ воскликнулъ: «Бѣдный мальчикъ!» — и снова заплакалъ.

— Мнѣ хочется, — пробормоталъ Скруджъ, отирая обшлагомъ глаза, закладывая руки въ карманы и осматриваясь, — мнѣ хочется… но нѣтъ, уже слишкомъ поздно…

— Въ чемъ дѣло? — спросилъ духъ.

— Такъ, — отвѣчалъ Скруджъ. — Ничего. Прошлымъ вечеромъ къ моей двери приходилъ какой-то мальчикъ и пѣлъ, такъ вотъ мнѣ хотѣлось дать ему что-нибудь… Вотъ и все…