Чарльз Диккенс - Рождественская песнь в прозе (пер. Пушешников)

Потомъ опять были танцы, дальше игра въ фанты и опять танцы. Напослѣдокъ подали пирожное, глинтвейнъ, большой кусокъ холоднаго ростбифа, кусокъ холодной вареной говядины, пирожки и пиво, пиво… Но главный эффектъ вечера былъ послѣ жаркаго и вареной говядины, когда скрипачъ (хитрая бестія, — онъ зналъ дѣло гораздо лучше насъ съ вами!) ударилъ «Сэръ Роджеръ де-Коверли». Тутъ старикъ Феззивигъ съ мистриссъ Феззивигъ выступили впередъ, приготовляясь начать танецъ, и притомъ первой парой; но вѣдь это не шутка! Вѣдь приходилось танцовать съ двадцатью тремя-четырьмя парами, — и съ народомъ, который вовсе не намѣревался шутить, съ народомъ, который хотѣлъ пуститься въ плясъ во всю, а не прохаживаться.

На если бы ихъ было вдвое болѣе, вчетверо даже; все-таки старшій Феззивигъ и мистриссъ Феззивигъ были бы на высотѣ своей задачи. Мистриссъ Феззивигъ была достойной партнершей своего мужа во всѣхъ отношеніяхъ. Если же эта похвала, не достаточна, скажите мнѣ болѣе высокую, и я охотно употреблю ее. Положительно какой-то свѣтъ брызгалъ отъ икръ Феззивига! Они сверкали во всякой фигурѣ танца. Въ какой нибудь одинъ моментъ вы ни за что не угадали бы, что будетъ въ слѣдующій! И когда старикъ Феззивигъ и мистриссъ Феззивигъ продѣлали всѣ па: «впередъ, назадъ, обѣ руки вашему партнеру, поклонъ, реверансъ, штопоръ, продѣваніе нитки въ иголку, и назадъ, на свое мѣсто», — Феззивигъ подпрыгнулъ такъ, что, казалось, его ноги мигнули, и сталъ какъ вкопанный.

Когда часы пробили одиннадцать, семейный балъ кончился, мистеръ Феззивигъ съ супругой заняли мѣста по обѣимъ сторонамъ двери, и, пожимая руки выходившимъ гостямъ, желали имъ весело провести праздникъ. Когда всѣ, кромѣ двухъ учениковъ, ушли, хозяева точно такъ же простились и съ ними. Веселые голоса замерли, и юноши разошлись по своимъ кроватямъ въ задней комнатѣ.

Все это время Скруджъ велъ себя какъ человѣкъ, который не въ своемъ разсудкѣ. Его душа была погружена въ созерцаніе своего двойника. Онъ смотрѣлъ, вспоминалъ, радовался всему и испытывалъ странное возбужденіе. И только теперь, когда ясныя лица его двойника и Дика отвернулись отъ него, онъ вспомнилъ про духа и почувствовалъ, что духъ смотритъ прямо на него и что на головѣ его горитъ яркій свѣтъ.

— Какъ мало надо для того, чтобы заслужить благодарность этихъ глупцовъ, — сказалъ духъ.

— Мало! — повторилъ Скруджъ.

Духъ знакомъ заставилъ Скруджа прислушаться къ разговору двухъ учениковъ, которые отъ всей души расточали похвалы и благодарности Феззивигу. И, когда Скруджъ послушалъ, духъ сказалъ:

— Ну, не такъ ли? Истратилъ онъ нѣсколько фунтовъ, ну, быть можетъ, три, четыре фунта… Неужели этого достаточно, чтобы заслужить такія похвалы?

— Не въ этомъ дѣло, — сказалъ Скруджъ, задѣтый за живое его словами, и невольно говоря своимъ прежнимъ юношескимъ тономъ. — Не въ этомъ дѣло, духъ. Въ его власти сдѣлать насъ счастливыми или несчастными, нашу службу — радостнымъ или несчастнымъ бременемъ, наслажденіемъ или тяжелымъ трудомъ. Допустимъ, что его власть заключается въ какомъ-либо словѣ или взглядѣ — вещахъ столь ничтожныхъ, незначительныхъ и неуловимыхъ, — но такъ что же? Счастье, которое онъ даетъ, такъ велико, что равняется стоимости цѣлаго состоянія.

Онъ почувствовалъ взглядъ духа и остановился.

— Что такое? — спросилъ духъ.

— Ничего особеннаго, — сказалъ Скруджъ.

— Какъ будто что-то случилось съ вами, — настаивалъ духъ.

— Нѣтъ, — сказалъ Скруджъ. — Нѣтъ, мнѣ бы хотѣлось сказать теперь два-три слова моему писцу. Вотъ и все.

Когда онъ говорилъ это, его двойникъ загасилъ лампы, и Скруджъ и духъ опять очутились подъ открытымъ небомъ.

— У меня остается мало времени, — замѣтилъ духъ. — Скорѣе!

Слова эти не относились ни къ Скруджу, ни къ кому-либо другому, кого могъ видѣть духъ, но дѣйствіе ихъ тотчасъ же сказалось, — Скруджъ снова увидѣлъ своего двойника. Теперь онъ былъ старше, въ самомъ расцвѣтѣ лѣтъ. Черты его лица не были еще такъ жестки и грубы, какъ въ послѣдніе годы, но лицо уже носило признаки заботъ и скупости. Глаза его бѣгали безпокойно и жадно, что говорило о глубоко вкоренившейся страсти, которая пойдетъ далеко въ своемъ развитіи.

Онъ былъ не одинъ, онъ сидѣлъ рядомъ съ красивой молодой дѣвушкой въ траурѣ. На глазахъ ея стояли слезы, блестѣвшіе въ сіяніи, исходившемъ отъ духа минувшаго Рождества.

— Пустяки, — сказала она тихо и нѣжно. — Пустяки, — для васъ-то. Другой кумиръ вытѣснилъ меня изъ вашего сердца. И если въ будущемъ онъ дастъ вамъ утѣшеніе и радость, что постаралась бы сдѣлать и я, мнѣ нѣтъ причинъ роптать.

— Какой же это кумиръ? — спросилъ Скруджъ.

— Деньги.

— Въ вашихъ словахъ безпристрастный приговоръ свѣта! Такова людская правда! — сказалъ онъ. — Ничто не порицается такъ сурово, какъ бѣдность, и вмѣстѣ съ тѣмъ ничто такъ безпощадно не осуждается, какъ стремленіе къ наживѣ.

— Вы ужъ слишкомъ боитесь свѣта, — отвѣтила она кротко. — Всѣ ваши другія надежды потонули въ желаніи избѣжать низкихъ упрековъ этого свѣта. Я видѣла, какъ всѣ ваши благородныя стремленія отпадали одно за другимъ, пока страсть къ наживѣ не поглотила васъ окончательно. Развѣ это не правда?

— Что же изъ того? — возразилъ онъ. — Что же изъ того, что я сдѣлался гораздо умнѣе? Развѣ я перемѣнился по отношенію къ вамъ?

Она покачала головой.

— Перемѣнился?

— Союзъ нашъ былъ заключенъ давно. Въ тѣ дни мы оба были молоды, всѣмъ довольны и надѣялись совмѣстнымъ трудомъ улучшить со временемъ наше матеріальное положеніе. Но вы перемѣнились. Въ то время вы были другимъ.

— Я былъ-тогда мальчишкой, — сказалъ Скруджъ съ нетерпѣніемъ.

— Ваше собственное чувство подсказываетъ вамъ, что вы были не такимъ, какъ теперь, — отвѣтила она. — Я же осталась такою же, какъ прежде. То, что сулило счастье, когда мы любили другъ друга, теперь, когда мы чужды другъ другу, предвѣщаетъ горе. Какъ часто, съ какою болью въ сердцѣ я думала объ этомъ! Скажу одно: я уже все обдумала и рѣшила освободитъ васъ отъ вашего слова.

— Развѣ я просилъ этого?

— Словами? Нѣтъ. Никогда.

— Тогда чѣмъ же?

— Тѣмъ, что вы перемѣнились, начиная съ характера, ума и всего образа жизни, тѣмъ, что теперь другое стало для васъ главной цѣлью. Моя любовь уже ничто въ вашихъ глазахъ, точно между нами ничего и не было, — сказала дѣвушка, смотря на него кротко и твердо. — Ну, скажите мнѣ, развѣ вы стали бы теперь искать меня и стараться пріобрѣсти мою привязанность? Конечно, нѣтъ.

Казалось, что, даже помимо своей воли, Скруджъ соглашался съ этимъ. Однако, сдѣлавъ надъ собою усиліе, онъ сказалъ:

— Вы сами не убѣждены въ томъ, что говорите. Я была бы рада думать иначе, — сказала она, — но не могу, — видитъ Богъ. Когда я узнала правду, я поняла, какъ она сильна, непоколебима. Сдѣлавшись сегодня или завтра свободнымъ, развѣ вы женитесь на мнѣ, бѣдной дѣвушкѣ, безъ всякаго приданаго? Развѣ могу я разсчитывать на это? Вы, все оцѣнивавшій при нашихъ откровенныхъ разговорахъ съ точки зрѣнія барыша! Допустимъ, вы бы женились, измѣнивъ своему главному принципу; но развѣ за этимъ поступкомъ не послѣдовало бы раскаяніе и сожалѣніе? Непремѣнно. И такъ вы свободны, я освобождаю васъ, и дѣлаю это охотно, изъ-за любви къ тому Скруджу, какимъ вы были раньше.