Шолом-Алейхем - Сендер Бланк и его семейка

Мириам-Хая упала в обморок, а Маркус, у которого было мягкое, доброе сердце, утер слезу.

Доктор Клигер развел руками, вытянул шею и сделал такую мину, какая бывает у путешественника, когда вдруг ломается ось и телега опрокидывается.

Все это подействовало на Сендера ужасно: ему живо представилось, как лопнула его внутренняя «машинерия». Он прислушался к тому, что происходило в животе, и решил, что желудок его действительно отказал навсегда. Сказать об этом врачу Сендер постеснялся и только попросил еще раз хорошо осмотреть его. Доктор Клигер приложил ухо к животу больного. Во время осмотра доктор не проронил ни слова, только пожимал плечами, качал головой, шмыгал носом, долго-долго думал, смотрел больному в глаза, вздыхал, снова качал головой, пожимал плечами и так далее. Сендер Бланк внимательно следил за доктором, и капли пота — холодного пота — выступили у него на лбу. Затем доктор вскочил, энергично высморкался и сказал:

— Мой любезный господин Бланк! Вы знаете, что я ваш друг и сделаю все возможное. Но вы-то будете меня слушаться или нет? Пригласите еще одного врача, мы устроим консилиум. У нас в медицине есть хорошая пословица: ум — хорошо, а два — лучше.

С этими словами он попрощался с больным и его близкими и быстро вышел из кабинета. Сбежав по лестнице, он нашел внизу Фройку, который держал наготове пальто. Фройка не выдержал и спросил:

— Как хозяин?

Доктор Клигер ответил ему по-латыни, сладко улыбаясь (доктор Клигер очень простой, очень обходительный человек и держит себя со всеми по-приятельски):

— Ничего, немножко гаргулес, немножко плериз ксухатива, но все будет в порядке… Доктор Клигер не дремлет!..

— Черт его знает, где он берет эти турецкие слова! — проворчал Фройка и запер дверь.

Мы точно знаем, что Фройка не состоит в родстве с Бланками. Но так как он служит здесь уже лет семь-восемь, то держит себя с ними, как свой, почти как дальний родственник. Поэтому Фройка считает, конечно, про себя, что по справедливости ему тоже причитается кой-какая доля наследства. По-своему он вполне прав: работал он, как лошадь, и за все время своей верной службы не получил от хозяина никакой награды, буквально ни гроша. Больше того, Сендер заставлял Фройку после рынка отчитываться до копейки! Фройка был всей душой предан хозяину и пошел бы за него в огонь и воду. По этой причине он зарился теперь на три дюжины серебряных ложек, большую серебряную шкатулку, хороший янтарный, в золотой оправе мундштук, цена которому, по его расчету, по крайней мере тридцать пять рублей, на дюжину крахмальных рубах и тому подобные мелочи. Авось в суматохе наследники и не заметят этого.

Но особенно очаровали Фройку золотые часы Сендера на массивной золотой цепи. Эту цепь Сендер Бланк сам заказывал на фабрике, поэтому она и была такая массивная. Фройка не однажды держал цепь в руках, надевал на себя часы, смотрелся в зеркало и любовался собой. Фройка, конечно, не был вором, избави бог! Пусть лежит золото, он не тронет! «Но после смерти хозяина, — решил Фройка, — когда все будут брать, я тоже возьму: кто подумает о бедном Фройке?» И теперь, когда Фройка увидел, что хозяин дышит на ладан, у него сердце заколотилось от страха. Сидя внизу, в ожидании, что его вот-вот пошлют за погребальной братией, Фройка прикидывал в уме, что ему следует взять. Когда дело дошло до часов с цепью, он задумался. Что делать: продать их, взять часы себе, а цепочку подарить Блюмке (своей невесте), или, быть может, сделать для Блюмки из цепочки серьги с брошью? «Дзинь! Дзинь! Дзинь!» — послышалось сверху. Фройка стрелой помчался наверх и через несколько минут спустился с двумя телеграммами, которые следовало срочно отправить детям. Несмотря на то, что ему десять раз наказывали: «Бегом! На одной ноге!» — тем не менее Фройка разрешил себе на минуточку присесть и посмотреть, что там, в этих телеграммах, написано.

К чести верного слуги мы должны заметить, что за пять лет, в течение которых у Бланков в доме перебывали различные учителя, Фройка немного научился читать и писать по-русски. Нельзя сказать, чтоб у него были такие уж блестящие способности. Поэтому и сам Маркус довольно много с ним повозился, покуда Фройка научился читать по складам и подписываться: «Фройка Крокман». Но получалось у него «Манфройкеркокер». Зато в арифметике Фройка был силен, и кто знает, какой вышел бы из него математик, если б отец его, Копл Крокман, не был трубочистом и не умер с перепоя, а перед смертью не отдал Фройку в учение к кузнецу, а кузнец не бил бы его каждый день, как собаку, и если бы Фройке не пришлось быть дворником, а затем лакеем у Сендера Бланка? Самую трудную задачу Фройка решал в уме, поражая этим хозяина.

Итак, наш просвещенный лакей поднес к глазам телеграммы и, простояв у окошка добрых полчаса, кое-как сложил:

— Бэ… о… эл… е… болен… Болен!.. О… пэ… эс… н… опасно… Очень опасно! Опасно! Значит, вот-вот умрет. Ага?

И мысли Фройки опять запутались в тяжелой цепи с золотыми часами. На телеграфе Фройка все же показал телеграммы какому-то рыжему еврею и попросил прочитать их и объяснить, что там написано.

«Ах, если б меня учили в молодые годы!» — думал Фройка, опуская в задний карман два рубля сорок копеек сдачи с тем, чтобы они там остались. Кто же сегодня заметит, есть ли сдача? Но как же он был поражен, когда, войдя к тяжелобольному Сендеру в кабинет, тут же услышал:

— Сдачу, Фройка! Два рубля сорок копеек.

«Он даже подсчитал уже, старый черт!» — подумал Фройка, выкладывая на стол два рубля сорок копеек, и с тяжелым сердцем удалился восвояси.

На другой день приехал старший сын Сендера, Хаим Бланк, со своей женой Соней и двумя маленькими девочками — восьмилетней Фаней и Маней, лет шести.

Насколько самому Сендеру в делах везло, насколько не везло его детям. Когда Хаим ушел от отца, на иждивении которого он жил вместе с женой, у него было накоплено несколько тысяч.

— Помни, Хаим, — сказал ему отец, — я долг свой выполнил. Достаточно я постарался для тебя: вырастил, женил, дал денег, пять лет содержал тебя с женой, — чего ж еще? Ты от меня ничего не можешь требовать. Сейчас у тебя со мной уже мало общего: у меня еще дети, дочь с мужем на иждивении, я должен женить младшего сына. Поезжай себе с богом и будь счастлив! Если будешь бережлив, у тебя будут водиться деньги и с божьей помощью тебе будет хорошо. Смотри, береги рубль, — будешь человеком!..

Когда Хаим остался без денег, он не хотел писать отцу, прекрасно сознавая, что из этого ничего не выйдет. Но когда все в доме распродали, дети просили хлеба, а хлеба не было, Хаим сел и написал:

«Любимому, дорогому отцу, богатому, прославленному, мудрому, высокоученому реб Сендеру, да святится имя его.